В своей последней книге Поль Рикёр – один из наиболее известных французских философов ХХ века – попытался рассмотреть проблематику признания в качестве специфического понятия, покрывающего очень важные для современного мира вопросы. Его метод имеет свои корни в феноменологии, однако на деле в нем намного больше герменевтики (вдохновленной, очевидно, работами Ханса-Георга Гадамера), и, особенно в начале, исторических вкраплений, связанных с изменением значения слова «признание».
Дело в том, что в современной философии есть целый ряд различных теорий познания, однако практически нет проработанных теорий, посвященных проблеме признания как особой форме межличностных отношений. Между тем, в гегелевской традиции признание – это важнейший компонент общественной жизни, и осмысление различных способов признания, принятых людьми, позволяет многое сказать о широком спектре социальных феноменов, от древнегреческой драматургии до неравенства в развивающихся странах начала XXI века.
Поль Рикёр (1913-2005) родился во Франции, и рано осиротел: его мать умерла при родах, а отец погиб на фронтах Первой мировой войны, так что ребенка воспитывали родственники. Его интеллектуальное становление произошло в 1930-е, когда во Франции наблюдалось явное оживление интереса к гегелевскому наследию вообще и к феноменологии в частности, что сказалось на исследовательских интересах Рикёра самым непосредственным образом. Он изучал философию в университете Ренна, а затем в Сорбонне, и собирался продолжать карьеру, однако вмешалась война. Во время битвы за Францию в 1940-м он был взят в плен и до 1945-го находился в лагере для военнопленных, где читал тексты Карла Ясперса и переводил работы Эдмунда Гуссерля на французский язык. После войны Рикёр возвращается к академической карьере, и активно преподает во Франции, Бельгии и США, откуда он в 1980-е вернулся во Францию уже в качестве автора международного масштаба. «Путь признания» (2004) - его последняя прижизненная книга, выросшая из серии лекций, прочитанных в Вене и во Фрайбурге, и посвященная разработке теории признания, восходящей к кантовской и гегелевской традициям.
Вся книга состоит из трех взаимосвязанных очерков, хотя при желании читать их можно отдельно друг от друга, поскольку тематика их общая, но при этом достаточно автономная. Сквозь весь текст проходит лишь один основной сюжет: попытка исследовать значения понятия «признание» в трех различных контекстах, от декартовского через кантовский к гегелевскому. Перед тем как заняться проблемой признания, Рикёр во введении дает краткий историко-семантический анализ этого слова, обращаясь к французским словарям, и устанавливает динамику изменения понятия. Рабочая гипотеза Рикёра состоит в том, что эта понятийная динамика идет от активного к пассивному залогу, от признания как действия к признанию как принятию (или требованию) признания со стороны других.
Первый очерк посвящен признанию как идентификации, или распознаванию. Рикёр здесь обращается к текстам Рене Декарта, где впервые зафиксировано слово «признание» в современных (и важных для исследования) контекстах, и затем обращается к кантовским работам, оперирующим тем же термином, но с уже заметно иным значением. В декартовской логике признание – способность интеллекта различать истинное и ложное, т.е. речь идет о признании как активном действии субъекта, выносящего собственные суждения. Позже, у Иммануила Канта, признание также есть активность, некое действие ума, способность суждения, выражаясь всем известным языком. Но если для Декарта речь идет о признании как различении, то для Канта признание есть связывание, нахождение отношений между явлениями. Речь теперь идет о разуме, обнаруживающем не только способность связывать, но и выполнять это связывание «под условием времени», то есть – в темпоральной динамике.
Во втором очерке говорится о феномене самопризнания, то есть о способности субъекта рассматривать себя в качестве творца собственных действий (и, разумеется, об ответственности за собственные деяния). Рикёр здесь делает шаг назад, и обращается не к мысли раннего модерна, а к античным корням европейского рационализма, и пытается проследить эллинские представления о человеке как деятеле. Он совершенно справедливо отмечает немаловажный факт, который часто забывается при поверхностном взгляде на античный мир: здесь еще нет подлинного понимания о свободной субъективности (что, кстати, неоднократно отмечается в гегелевских текстах об античной трагедии), и, несмотря на понимание вины как личностной категории, человек античности (грек, по крайней мере) сначала получает признание, и лишь потом действует. Используя примеры из античной классики, Рикёр доказывает этот тезис, и дополнительно говорит не только о литературе, но о философии, напоминая, что Аристотель посвятил немало времени проработке проблемы разумного действия, то есть – такого действия, которое отличает человека, познавшего себя. Здесь, полагает Рикёр, пролегает различие драматургии и философии в античности: в них субъект действует, находясь в плену высших сил, Аристотель же вводит мысль о том, что человек, признавший свои способности и цели, может направлять себя к высшему благу сам. Здесь самопризнание выступает в качестве конститутивного элемента мышления, даже если оно еще остается в зачаточном состоянии. Тем не менее, проработанной теории рефлексии, направленной на деятельность субъекта, а не на само действие, эллинская мысль еще не знает. Эта задача будет решаться мыслителями раннего модерна, для которых субъект уже целиком находится в центре внимания. Рикёр тогда обращается к теме способностей, которые составляют наиболее важные черты человека как деятеля. Рикёр, в частности, выделяет три фундаментальных способности, определяющих феноменологию человека-деятеля: способность к речи, способность действовать, и, наконец, способность рассказывать, в том числе – о себе. Здесь важен порядок – речь идет раньше всего, но речь как рассказ идет после действия. Эта последовательность обусловлена определенной логикой, раскрываемой Рикёром: человек сначала обладает способностью осознанно говорить, затем – разумно действовать, и рассказывать о себе и своем действии (рефлексировать о нем). После этого Рикёр обращается к теме вменяемости (кто может вменять себе свои собственные действия?), и показывает, что эта тема естественным образом ставит вопрос о праве.
И в третьем очерке рассматриваются как раз вопросы взаимного признания, вводящие в область права и юридических проблем. Понятно, что говоря о взаимности признания, Рикёр обращается к гегелевскому наследию, и как раз-таки здесь читать интереснее всего. Разбор гегелевской концепции признания Рикёр начинает с правильного замечания, что весь гегелевский проект, построенный на жажде признания, стоит воспринимать как ответ на гоббсовский проект Левиафана, порожденного страхом смерти. В гоббсовской перспективе именно страх смерти движет людьми, побуждая их образовать политическое сообщество, и признать друг за другом определенные права (а также, само собой, делегировать их защиту суверену). В гегелевской оптике это неверно: жажда признания толкает людей к агрессии и соперничеству, а не страх смерти (у него тоже есть определенная роль, и важная, но совершенно иная). Рикёр сравнивает гегелевский и гоббсовский политические проекты, показывая, что более поздний из них является ответом на вызов более раннего. Далее следует, пожалуй, самая любопытная часть книги: Рикёр предлагает свой вариант решения проблемы взаимного признания. Речь идет о том, чтобы заменить взаимное признание, рожденное из борьбы, признанием, возникающем из обоюдного дарения, сменить притязания на признанность принятием Другого, оформленным через символический обмен дарами. Для обоснования своей точки зрения Рикёр реактуализирует гегелевские идеи, предшествующие написанию «Феноменологии Духа», и показывает их значимость. Затем он проецирует свою мысль о взаимообмене дарами в общественную сферу, отдельно касаясь борьбы за права (связывая ее, разумеется, с борьбой за признание) и вопроса о публичном уважении. Здесь он особо разбирает феномен «политики признания», характерной для современных развитых стран, и показывает, что в контексте такой политики идея обоюдного дарения и всеобщности прав (расширение признания) имеет высокую актуальность.
У этой книги – несомненно, любопытной и написанной весьма интересным автором – есть один главный недостаток, серьезно осложняющий ее восприятие. Рикёр пишет стилистически красиво, но вместе с тем несколько бессодержательно, некоторым разделам недостает точности в выражении идей, и часто создается впечатление, что интересная мысль обрывается на полуслове. Язык книги скорее местами напоминает беллетристику, что вообще характерно для французской философии, однако в данном случае это обстоятельство скорее скрывает смыслы, чем проясняет их. В результате книга оставляет после себя впечатление раздражающей незавершенности, что неприятно, учитывая, насколько затронутая тема огромна и важна.
Дело в том, что в современной философии есть целый ряд различных теорий познания, однако практически нет проработанных теорий, посвященных проблеме признания как особой форме межличностных отношений. Между тем, в гегелевской традиции признание – это важнейший компонент общественной жизни, и осмысление различных способов признания, принятых людьми, позволяет многое сказать о широком спектре социальных феноменов, от древнегреческой драматургии до неравенства в развивающихся странах начала XXI века.
Поль Рикёр (1913-2005) родился во Франции, и рано осиротел: его мать умерла при родах, а отец погиб на фронтах Первой мировой войны, так что ребенка воспитывали родственники. Его интеллектуальное становление произошло в 1930-е, когда во Франции наблюдалось явное оживление интереса к гегелевскому наследию вообще и к феноменологии в частности, что сказалось на исследовательских интересах Рикёра самым непосредственным образом. Он изучал философию в университете Ренна, а затем в Сорбонне, и собирался продолжать карьеру, однако вмешалась война. Во время битвы за Францию в 1940-м он был взят в плен и до 1945-го находился в лагере для военнопленных, где читал тексты Карла Ясперса и переводил работы Эдмунда Гуссерля на французский язык. После войны Рикёр возвращается к академической карьере, и активно преподает во Франции, Бельгии и США, откуда он в 1980-е вернулся во Францию уже в качестве автора международного масштаба. «Путь признания» (2004) - его последняя прижизненная книга, выросшая из серии лекций, прочитанных в Вене и во Фрайбурге, и посвященная разработке теории признания, восходящей к кантовской и гегелевской традициям.
Вся книга состоит из трех взаимосвязанных очерков, хотя при желании читать их можно отдельно друг от друга, поскольку тематика их общая, но при этом достаточно автономная. Сквозь весь текст проходит лишь один основной сюжет: попытка исследовать значения понятия «признание» в трех различных контекстах, от декартовского через кантовский к гегелевскому. Перед тем как заняться проблемой признания, Рикёр во введении дает краткий историко-семантический анализ этого слова, обращаясь к французским словарям, и устанавливает динамику изменения понятия. Рабочая гипотеза Рикёра состоит в том, что эта понятийная динамика идет от активного к пассивному залогу, от признания как действия к признанию как принятию (или требованию) признания со стороны других.
Первый очерк посвящен признанию как идентификации, или распознаванию. Рикёр здесь обращается к текстам Рене Декарта, где впервые зафиксировано слово «признание» в современных (и важных для исследования) контекстах, и затем обращается к кантовским работам, оперирующим тем же термином, но с уже заметно иным значением. В декартовской логике признание – способность интеллекта различать истинное и ложное, т.е. речь идет о признании как активном действии субъекта, выносящего собственные суждения. Позже, у Иммануила Канта, признание также есть активность, некое действие ума, способность суждения, выражаясь всем известным языком. Но если для Декарта речь идет о признании как различении, то для Канта признание есть связывание, нахождение отношений между явлениями. Речь теперь идет о разуме, обнаруживающем не только способность связывать, но и выполнять это связывание «под условием времени», то есть – в темпоральной динамике.
Во втором очерке говорится о феномене самопризнания, то есть о способности субъекта рассматривать себя в качестве творца собственных действий (и, разумеется, об ответственности за собственные деяния). Рикёр здесь делает шаг назад, и обращается не к мысли раннего модерна, а к античным корням европейского рационализма, и пытается проследить эллинские представления о человеке как деятеле. Он совершенно справедливо отмечает немаловажный факт, который часто забывается при поверхностном взгляде на античный мир: здесь еще нет подлинного понимания о свободной субъективности (что, кстати, неоднократно отмечается в гегелевских текстах об античной трагедии), и, несмотря на понимание вины как личностной категории, человек античности (грек, по крайней мере) сначала получает признание, и лишь потом действует. Используя примеры из античной классики, Рикёр доказывает этот тезис, и дополнительно говорит не только о литературе, но о философии, напоминая, что Аристотель посвятил немало времени проработке проблемы разумного действия, то есть – такого действия, которое отличает человека, познавшего себя. Здесь, полагает Рикёр, пролегает различие драматургии и философии в античности: в них субъект действует, находясь в плену высших сил, Аристотель же вводит мысль о том, что человек, признавший свои способности и цели, может направлять себя к высшему благу сам. Здесь самопризнание выступает в качестве конститутивного элемента мышления, даже если оно еще остается в зачаточном состоянии. Тем не менее, проработанной теории рефлексии, направленной на деятельность субъекта, а не на само действие, эллинская мысль еще не знает. Эта задача будет решаться мыслителями раннего модерна, для которых субъект уже целиком находится в центре внимания. Рикёр тогда обращается к теме способностей, которые составляют наиболее важные черты человека как деятеля. Рикёр, в частности, выделяет три фундаментальных способности, определяющих феноменологию человека-деятеля: способность к речи, способность действовать, и, наконец, способность рассказывать, в том числе – о себе. Здесь важен порядок – речь идет раньше всего, но речь как рассказ идет после действия. Эта последовательность обусловлена определенной логикой, раскрываемой Рикёром: человек сначала обладает способностью осознанно говорить, затем – разумно действовать, и рассказывать о себе и своем действии (рефлексировать о нем). После этого Рикёр обращается к теме вменяемости (кто может вменять себе свои собственные действия?), и показывает, что эта тема естественным образом ставит вопрос о праве.
И в третьем очерке рассматриваются как раз вопросы взаимного признания, вводящие в область права и юридических проблем. Понятно, что говоря о взаимности признания, Рикёр обращается к гегелевскому наследию, и как раз-таки здесь читать интереснее всего. Разбор гегелевской концепции признания Рикёр начинает с правильного замечания, что весь гегелевский проект, построенный на жажде признания, стоит воспринимать как ответ на гоббсовский проект Левиафана, порожденного страхом смерти. В гоббсовской перспективе именно страх смерти движет людьми, побуждая их образовать политическое сообщество, и признать друг за другом определенные права (а также, само собой, делегировать их защиту суверену). В гегелевской оптике это неверно: жажда признания толкает людей к агрессии и соперничеству, а не страх смерти (у него тоже есть определенная роль, и важная, но совершенно иная). Рикёр сравнивает гегелевский и гоббсовский политические проекты, показывая, что более поздний из них является ответом на вызов более раннего. Далее следует, пожалуй, самая любопытная часть книги: Рикёр предлагает свой вариант решения проблемы взаимного признания. Речь идет о том, чтобы заменить взаимное признание, рожденное из борьбы, признанием, возникающем из обоюдного дарения, сменить притязания на признанность принятием Другого, оформленным через символический обмен дарами. Для обоснования своей точки зрения Рикёр реактуализирует гегелевские идеи, предшествующие написанию «Феноменологии Духа», и показывает их значимость. Затем он проецирует свою мысль о взаимообмене дарами в общественную сферу, отдельно касаясь борьбы за права (связывая ее, разумеется, с борьбой за признание) и вопроса о публичном уважении. Здесь он особо разбирает феномен «политики признания», характерной для современных развитых стран, и показывает, что в контексте такой политики идея обоюдного дарения и всеобщности прав (расширение признания) имеет высокую актуальность.
У этой книги – несомненно, любопытной и написанной весьма интересным автором – есть один главный недостаток, серьезно осложняющий ее восприятие. Рикёр пишет стилистически красиво, но вместе с тем несколько бессодержательно, некоторым разделам недостает точности в выражении идей, и часто создается впечатление, что интересная мысль обрывается на полуслове. Язык книги скорее местами напоминает беллетристику, что вообще характерно для французской философии, однако в данном случае это обстоятельство скорее скрывает смыслы, чем проясняет их. В результате книга оставляет после себя впечатление раздражающей незавершенности, что неприятно, учитывая, насколько затронутая тема огромна и важна.
