Одним из последствий окончания Холодной войны и поражения советского коммунизма стало оживление интереса к наследию Гегеля в политической философии. С подачи Фрэнсиса Фукуямы, главного гегельянца современности, идея универсальной истории, направленной к созданию разумного и свободного государства, перестала казаться наивной архаикой. В этой связи особенно любопытно взглянуть на то, как воспринимался Гегель во второй половине ХХ века, когда победа либеральных демократий над советской системой была далеко за горизонтом.
И книга канадского философа Чарльза Тэйлора дает ответ на этот вопрос. Тэйлор хорошо известен в Канаде и США как специалист по европейской философии, и один из самых влиятельных коммунитаристов. Его небольшая книга «Гегель и современное общество», вышедшая в конце 1970-х, представляет собой сжатый, но чрезвычайно информативный комментарий к гегелевской системе, указывающий на ее актуальность для новых поколений.
И книга канадского философа Чарльза Тэйлора дает ответ на этот вопрос. Тэйлор хорошо известен в Канаде и США как специалист по европейской философии, и один из самых влиятельных коммунитаристов. Его небольшая книга «Гегель и современное общество», вышедшая в конце 1970-х, представляет собой сжатый, но чрезвычайно информативный комментарий к гегелевской системе, указывающий на ее актуальность для новых поколений.
Весь текст разделен на три части, которые – несмотря на их связность – можно читать в качестве отдельных работ. В первой части («Свобода, разум и природа») Тэйлор дает краткий очерк основных категорий гегелевской философии, таких как «противоречие», «Абсолют» или «диалектика». Во второй части («Политика и отчуждение») Тэйлор обсуждает политическую философию Гегеля в связи с проблемами современного мира. Наконец, в третьей части («Проблема свободы») Тэйлор описывает распад гегельянства и обозначает наиболее важные в современном мире аспекты мысли Гегеля.
Первое, что любопытно в книге – не столько проницательный анализ каких-то отдельных аспектов гегелевской мысли, сколько тот контекст, в который Тэйлор помещает гегелевское наследие. Гегель здесь рассматривается как философ, соединяющий в своей системе две очень разные (если не враждебные) тенденции в европейской мысли: Просвещение и Романтизм. Вся гегелевская философия для Тэйлора – это последовательная попытка примирить романтическое понятие индивидуальности с идеей универсального и рационального государства. Тэйлор отмечает, что задолго до революции 1789-го года в Европе обозначились два различных понимания человеческой свободы. Одно из них, восходящее к Гердеру, связывало свободу человека с развитием национальной культуры: лишь будучи частью сообщества народов, индивид развивается в гармоничную личность, способную внести свой вклад в общечеловеческий прогресс. Другое было связано с Кантом и его философией радикальной автономии: свобода личности есть способность к моральному выбору, определяемая не культурой, языком или происхождением, но решением совести.
Тэйлор показывает, что гегелевская система нацелена на примирение этих противоположностей посредством синтеза идей личной свободы и полноты жизни в сообществе. Такая оптика предполагает, что ключевая проблема для Гегеля –восстановление утраченной гармонии человека с обществом. И путь к обретению этой гармонии пролегает через новое понимание свободы: речь идет о том, что человек добровольно повинуется государству, признающему, в свою очередь, неотъемлемые права индивидов. Тэйлор показывает, как эта логика находит отражение не только в гегелевском понимании Истории как «прогресса в осознании свободы», но и в самой структуре бытия, движимого противоречиями тезиса и антитезиса. Знаменитая диалектика Гегеля в этом смысле не просто новый метод познания или утонченное искусство вести спор; диалектика есть наиболее точный способ анализа самой структуры реальности – как природной, так и общественной.
И здесь проявляется вторая интересная деталь книги: то, как Тэйлор объясняет актуальность гегелевской философии для нынешних поколений. Вся онтология Гегеля (связывающая диалектику с развитием Духа в истории) для современного мира несостоятельна - однако гегелевский анализ феномена отчуждения и общественных кризисов, напротив, сохраняет свое значение. Иными словами, хотя вся система Гегеля и неадекватна для постижения современности, отдельные ее элементы (прежде всего политическая и моральная философия) все еще помогают нам лучше понять многие проблемы, стоящие перед развитыми индустриальными обществами.
Этот парадокс объясняется тем, что общество, порожденное революционными потрясениями конца XVIII века (свидетелем которых был молодой Гегель), объединяет в себе рационализм Просвещения и сентиментальность Романтизма. Мы, отмечает Тэйлор, «романтики в частной жизни и мире воображения, будучи утилитаристами или технократами в жизни общественной». Гегель был одним из первых – и самых глубоких – аналитиков этого противоречия, способным предугадать ход его развития еще на заре современной эпохи. Тэйлор показывает, что весь гегелевский политический проект (изложенный в «Философии Права») представляет собой попытку очертить контуры нового общества и государства, основанного на взаимном признании свободных индивидов.
Первое, что любопытно в книге – не столько проницательный анализ каких-то отдельных аспектов гегелевской мысли, сколько тот контекст, в который Тэйлор помещает гегелевское наследие. Гегель здесь рассматривается как философ, соединяющий в своей системе две очень разные (если не враждебные) тенденции в европейской мысли: Просвещение и Романтизм. Вся гегелевская философия для Тэйлора – это последовательная попытка примирить романтическое понятие индивидуальности с идеей универсального и рационального государства. Тэйлор отмечает, что задолго до революции 1789-го года в Европе обозначились два различных понимания человеческой свободы. Одно из них, восходящее к Гердеру, связывало свободу человека с развитием национальной культуры: лишь будучи частью сообщества народов, индивид развивается в гармоничную личность, способную внести свой вклад в общечеловеческий прогресс. Другое было связано с Кантом и его философией радикальной автономии: свобода личности есть способность к моральному выбору, определяемая не культурой, языком или происхождением, но решением совести.
Тэйлор показывает, что гегелевская система нацелена на примирение этих противоположностей посредством синтеза идей личной свободы и полноты жизни в сообществе. Такая оптика предполагает, что ключевая проблема для Гегеля –восстановление утраченной гармонии человека с обществом. И путь к обретению этой гармонии пролегает через новое понимание свободы: речь идет о том, что человек добровольно повинуется государству, признающему, в свою очередь, неотъемлемые права индивидов. Тэйлор показывает, как эта логика находит отражение не только в гегелевском понимании Истории как «прогресса в осознании свободы», но и в самой структуре бытия, движимого противоречиями тезиса и антитезиса. Знаменитая диалектика Гегеля в этом смысле не просто новый метод познания или утонченное искусство вести спор; диалектика есть наиболее точный способ анализа самой структуры реальности – как природной, так и общественной.
И здесь проявляется вторая интересная деталь книги: то, как Тэйлор объясняет актуальность гегелевской философии для нынешних поколений. Вся онтология Гегеля (связывающая диалектику с развитием Духа в истории) для современного мира несостоятельна - однако гегелевский анализ феномена отчуждения и общественных кризисов, напротив, сохраняет свое значение. Иными словами, хотя вся система Гегеля и неадекватна для постижения современности, отдельные ее элементы (прежде всего политическая и моральная философия) все еще помогают нам лучше понять многие проблемы, стоящие перед развитыми индустриальными обществами.
Этот парадокс объясняется тем, что общество, порожденное революционными потрясениями конца XVIII века (свидетелем которых был молодой Гегель), объединяет в себе рационализм Просвещения и сентиментальность Романтизма. Мы, отмечает Тэйлор, «романтики в частной жизни и мире воображения, будучи утилитаристами или технократами в жизни общественной». Гегель был одним из первых – и самых глубоких – аналитиков этого противоречия, способным предугадать ход его развития еще на заре современной эпохи. Тэйлор показывает, что весь гегелевский политический проект (изложенный в «Философии Права») представляет собой попытку очертить контуры нового общества и государства, основанного на взаимном признании свободных индивидов.
Действительно, современные государства – будь то либеральные демократии или коммунистические автократии – признают своей главной ценностью максимизацию свободы и равенства, даже если конкретные формы выражения этих идеалов серьезно различались в Советском Союзе и, скажем, Франции. Оба лагеря, напоминает Тэйлор, ориентированы на рост производительности и уровня жизни, но что более важно, оба устремлены к одинаковой цели: изобилию потребления. В то же время люди в этих обществах зачастую чувствуют себя отчужденными от принятия важных решений, будь то из-за всевластия партийной бюрократии или в результате игры рыночных сил. В результате нарастает эффект социальной апатии: люди все реже участвуют в общественной жизни, предпочитая сосредоточиться на карьерном росте, потреблении или семейной жизни.
Тэйлор напоминает, что Гегель был одним из первых авторов, распознавших эти проблемы в современном обществе. Но что более важно, гегелевская перспектива может помочь в более точном понимании – а может, и в преодолении – вызовов, стоящих перед жителями развитых промышленных стран. Например, указывает Тэйлор, современные социологи или политические эксперты много говорят о кризисе доверия к основным институтам свободных обществ. Но причины этого кризиса обычно рассматриваются в утилитаристской оптике – скажем, люди перестают участвовать в выборах, поскольку расценивают их лишь как ротацию элит, а не способ изменить свою жизнь к лучшему. Или же люди выбирают уход в частную жизнь вместо гражданского активизма, поскольку их приоритетом становится накопление богатства, а не участие в общественной жизни. Но с точки зрения политической теории Гегеля все это скорее фрагменты объяснения: коренная причина этих тенденций в том, что свободные общества переживают кризис собственных ценностей. Идея, на которой выстраивается вся структура институтов разумного государства, все чаще принимается как данность, нечто само собой разумеющееся, и не требующее глубокого вовлечения. В результате народ превращается из сообщества граждан в собрание индивидов, скрепленных сугубо частными интересами и сиюминутными целями.
Подобная расстановка акцентов в книге Тэйлора, конечно, связана с историческим контекстом. Тэйлор писал о Гегеле в конце 1970-х, когда Западная Европа и Северная Америка переживали не только стагнацию в экономике, но и спад гражданской активности, заставивший многих социологов говорить о кризисе доверия к демократии. Потребительский эскапизм 1970-х разительно контрастировал с идеалистическим энтузиазмом 1960-х, когда весь свободный мир был охвачен сексуальной революцией, молодежными бунтами и амбициозными реформами. На фоне вялой экономики, бесконечных войн в Юго-Восточной Азии и хронического кризиса легитимности многим казалось, что дни либеральных демократий сочтены, и вскоре марксистские режимы во главе с СССР и Китаем начнут делить мир между собой.
Тэйлор, впрочем, не склонен к апокалиптическим прогнозам. Напротив, он стремится показать, что философия Гегеля важна и актуальна именно потому, что она указывает на пути выхода из этого тупика. И здесь самое важное – то, что гегелевская философия, стоящая на точке зрения тотальности, позволяет по меньшей мере поставить многие серьезные вопросы, ускользающие от внимания частных наук. Пусть даже отдельные элементы системы Гегеля (вроде философии природы или скепсиса в отношении женщин как политиков) и устарели, его проницательный анализ проблем гражданского общества и восприятие истории как осмысленного процесса указывает на перспективу восстановления идеала разумной свободы.
Конечно, работа Тэйлора не лишена недостатков. Например, он сходу отбрасывает всю онтологию Гегеля, заявляя, что она не может восприниматься всерьез – поскольку, современному человеку сложно представить себя как инструмент работы Мирового Духа. Хотя подобная идея далеко не всех удивит даже сейчас - стоит вспомнить хотя бы христианское понятие Провидения. Что важнее, гегелевская идея космической силы, направляющей человеческие действия, выглядит вполне логично именно в контексте христианского понимания истории. Среди тем, которые Тэйлор практически полностью игнорирует - борьба за признание и философия Абсолютного Духа: об искусстве или религии он говорит весьма скупо. Но страницы, на которых Тэйлор рассматривает философию истории Гегеля и применяет гегелевскую оптику для диагностики современных проблем - поистине захватывают. И в конце концов, главная заслуга Тэйлора в том, что он систематически демонстрирует, в чем важность гегелевской мысли сейчас - вопреки всем разительным переменам, что произошли со времен жизни этого философа.
Эта актуальность еще лучше видна через полвека после выхода книги Тэйлора. Отмеченный им кризис либеральных демократий оказался не признаком старческой деменции, но болезнью роста. И даже более того: в 1980-х распад советского блока, наряду с успешным транзитом к демократии в странах Восточной Европы и Латинской Америки подтвердили важнейший тезис гегелевской философии. Ведь историческая диалектика Гегеля ведет к появлению и распространению идеи рационального государства, граждане которого сознают, что они поддерживают универсальный принцип свободы и равенства. Как мы знаем, именно этот идеал остается неоспоримым и в наши дни.
Тэйлор напоминает, что Гегель был одним из первых авторов, распознавших эти проблемы в современном обществе. Но что более важно, гегелевская перспектива может помочь в более точном понимании – а может, и в преодолении – вызовов, стоящих перед жителями развитых промышленных стран. Например, указывает Тэйлор, современные социологи или политические эксперты много говорят о кризисе доверия к основным институтам свободных обществ. Но причины этого кризиса обычно рассматриваются в утилитаристской оптике – скажем, люди перестают участвовать в выборах, поскольку расценивают их лишь как ротацию элит, а не способ изменить свою жизнь к лучшему. Или же люди выбирают уход в частную жизнь вместо гражданского активизма, поскольку их приоритетом становится накопление богатства, а не участие в общественной жизни. Но с точки зрения политической теории Гегеля все это скорее фрагменты объяснения: коренная причина этих тенденций в том, что свободные общества переживают кризис собственных ценностей. Идея, на которой выстраивается вся структура институтов разумного государства, все чаще принимается как данность, нечто само собой разумеющееся, и не требующее глубокого вовлечения. В результате народ превращается из сообщества граждан в собрание индивидов, скрепленных сугубо частными интересами и сиюминутными целями.
Подобная расстановка акцентов в книге Тэйлора, конечно, связана с историческим контекстом. Тэйлор писал о Гегеле в конце 1970-х, когда Западная Европа и Северная Америка переживали не только стагнацию в экономике, но и спад гражданской активности, заставивший многих социологов говорить о кризисе доверия к демократии. Потребительский эскапизм 1970-х разительно контрастировал с идеалистическим энтузиазмом 1960-х, когда весь свободный мир был охвачен сексуальной революцией, молодежными бунтами и амбициозными реформами. На фоне вялой экономики, бесконечных войн в Юго-Восточной Азии и хронического кризиса легитимности многим казалось, что дни либеральных демократий сочтены, и вскоре марксистские режимы во главе с СССР и Китаем начнут делить мир между собой.
Тэйлор, впрочем, не склонен к апокалиптическим прогнозам. Напротив, он стремится показать, что философия Гегеля важна и актуальна именно потому, что она указывает на пути выхода из этого тупика. И здесь самое важное – то, что гегелевская философия, стоящая на точке зрения тотальности, позволяет по меньшей мере поставить многие серьезные вопросы, ускользающие от внимания частных наук. Пусть даже отдельные элементы системы Гегеля (вроде философии природы или скепсиса в отношении женщин как политиков) и устарели, его проницательный анализ проблем гражданского общества и восприятие истории как осмысленного процесса указывает на перспективу восстановления идеала разумной свободы.
Конечно, работа Тэйлора не лишена недостатков. Например, он сходу отбрасывает всю онтологию Гегеля, заявляя, что она не может восприниматься всерьез – поскольку, современному человеку сложно представить себя как инструмент работы Мирового Духа. Хотя подобная идея далеко не всех удивит даже сейчас - стоит вспомнить хотя бы христианское понятие Провидения. Что важнее, гегелевская идея космической силы, направляющей человеческие действия, выглядит вполне логично именно в контексте христианского понимания истории. Среди тем, которые Тэйлор практически полностью игнорирует - борьба за признание и философия Абсолютного Духа: об искусстве или религии он говорит весьма скупо. Но страницы, на которых Тэйлор рассматривает философию истории Гегеля и применяет гегелевскую оптику для диагностики современных проблем - поистине захватывают. И в конце концов, главная заслуга Тэйлора в том, что он систематически демонстрирует, в чем важность гегелевской мысли сейчас - вопреки всем разительным переменам, что произошли со времен жизни этого философа.
Эта актуальность еще лучше видна через полвека после выхода книги Тэйлора. Отмеченный им кризис либеральных демократий оказался не признаком старческой деменции, но болезнью роста. И даже более того: в 1980-х распад советского блока, наряду с успешным транзитом к демократии в странах Восточной Европы и Латинской Америки подтвердили важнейший тезис гегелевской философии. Ведь историческая диалектика Гегеля ведет к появлению и распространению идеи рационального государства, граждане которого сознают, что они поддерживают универсальный принцип свободы и равенства. Как мы знаем, именно этот идеал остается неоспоримым и в наши дни.
