Крушение советского блока и распад СССР на рубеже 1980-х и 1990-х оказались столь же стремительными, сколь и неожиданными для миллионов людей во всем мире. Хотя еще в те же 1990-е был предложен широкий спектр объяснений этих процессов, для многих жителей России почти все они в итоге оказались недостаточно убедительными. Зато постепенно в массовом сознании начали распространяться всевозможные (порой весьма экзотические) теории заговора, изображающие крах Советского Союза как результат целенаправленного процесса, подконтрольного могущественным силам.
Хотя первоначально такие концепции находили отклик у маргинальной (и в основном праворадикальной) оппозиции, на всем протяжении 2000-х медийное влияние теорий заговора расширялось, пока в 2010-х конспирология не превратилась в неотъемлемый и вполне респектабельный компонент мейнстрима. Этот процесс, конечно, представляет собой не что иное как медийный коррелят к нарастанию авторитарных тенденций в политической сфере. И тогда логично, что по мере нормализации теорий заговора в публичном дискурсе, расширение их влияния в СМИ закономерно привело и к замещению любых серьезных попыток обсуждения общественных проблем множеством конспирологических нарративов. Теории заговора, таким образом, не столько исключают критические высказывания, сколько подрывают сами возможности для рациональной аргументации.
О том, как в постсоветской России возникла (и победила) подобная система представлений, рассказывает книга Ильи Яблокова, преподавателя в Университете Лидса. Эта работа впервые вышла в 2018-м, а появившийся в 2020-м ее русский перевод – это скорее обновленное и дополненное для российского читателя издание. Девять глав книги содержат сжатый, но достаточно информативный очерк истории развития постсоветской конспирологии, дополненный несколькими вводными замечаниями. Ключевое для исследования понятие Яблоков определяет так: «теория заговора – это способ восприятия реальности, основанный на идее о том, что миром правят тайные силы». Любопытнее всего в этом определении то, что Яблоков неоднократно подчеркивает по ходу изложения: теория заговора есть не просто набор каких-то бездоказательных связей между событиями, или заведомо абсурдных утверждений. Нет, напротив: теория заговора — это понятийная рамка, обладающая некоторой (иногда очень высокой) объяснительной силой для многих людей. Или, точнее говоря, конспирология – это дискурсивная формация, имеющая собственные правила оформления высказываний. Самое в ней поразительное с точки зрения рационального подхода – как раз ее способность широко распространяться в мире, где легкодоступно огромное количество точной, взвешенной и объективной информации.
В книге немало внимания уделено именно этой особенности теорий заговора, хотя о причинах столь широкой их популярности Яблоков говорит вскользь – эта тема остается на периферии его интересов. Центральная же ее тема– хроника развития нескольких основополагающих сюжетов в постсоветской конспирологии и отслеживание того, как происходила их адаптация в мейнстримных медиа (прежде всего на ТВ).
Особое место среди этих сюжетов занимают теории об «агентах перестройки», связанные с формированием «сообщества потери» - коллективной травмой постсоветских элит, вышедших из путча 1991 г. Вопрос об исторической значимости этих событий был для нового режима, особенно после 2000 г., связан с объективным и серьезным противоречием в сфере идеологии. Гибель советского строя была предпосылкой к богатству и влиянию для многих, но также и моментом глубочайшего национального унижения в сознании тех, кто благодаря хаосу 1990-х пришел к власти. Эта травма требовала проработки, однако конспирология позволила вытеснить ее, представив элитам, интеллектуалам и широким массам населения большой набор объяснений краха Советского Союза, акцентирующий внимание на внешних силах и внутренних врагах. Здесь вспомнится и знаменитый «План Даллеса», и версии о заговоре ЦРУ против СССР, частью которого был путч 1991-го.
Яблоков на очень ярких примерах показывает, как в 2000-е среди консервативной и «проимперской» оппозиции постепенно оформлялись конспирологические концепции, вскоре использованные Кремлем для легитимации собственной политики. Но в то время режим использовал их весьма избирательно, а в качестве идеологической основы для России была представлена концепция «суверенной демократии». Ее, кстати, Яблоков тоже рассматривает в контексте теорий заговора: несмотря на то, что эта идея сама по себе была оформлена как вариация на тему европейского консерватизма, вокруг нее быстро сложилась интеллектуальная инфраструктура, тяготеющая к конспирологии.
Первым действительно серьезным предвестником растущего влияния теорий заговора стали официозные нарративы, возникшие вокруг «цветных революций» на постсоветском пространстве. Как показывает Яблоков, приблизительно в то же время, в 2003-2005 гг., возникли идеи о связи НКО с иностранными шпионами (и вообще представление о том, что российское гражданское общество – не более чем объект внешних манипуляций со стороны «Госдепа» или «Брюссельского обкома»). Но в то время никаких глобальных последствий эти идеологемы не получили, в основном из-за того, что внутри страны поддержка оппозиции оставалась пренебрежимо малой.
Подлинный же расцвет конспирологических теорий связан с кризисом 2014 г. и последующим нарастанием конфликта с Евросоюзом и США – именно в середине 2010-х теории заговора начинают стремительно захватывать все основные медийные площадки, особенно на ТВ и в печатной прессе. В официальном дискурсе возникают новые разграничительные линии, отделяющие «национал-предателей» от «патриотов», но – и это особенно характерно – также становится понятно, что искренние, хоть и независимые в суждениях, сторонники Кремлю тоже не очень нужны. В наиболее воинственном крыле «имперских патриотов» воодушевление 2014-2015 гг. сменяется разочарованием и возникновением новых теорий заговора, объясняющих «измену» Кремля национальным интересам.
В последней главе Яблоков собирает основные конспирологические теории, популярные в оппозиционной среде. Среди них – извечные поиски «мурзилок» и провокаторов в своих рядах, теория о том, что за развалом СССР стоял всесильный КГБ, а также популярная одно время тема «золота партии», в первые постсоветские годы надежно спрятанного где-то далеко за пределами России.
Что в книге особенно интересно, так это не столько собрание всех наиболее влиятельных теорий заговора под одной обложкой, сколько параллели, которые Яблоков выстраивает при анализе материала. И главная из них – параллель российской и американской культур заговора. В книге не раз и не два подчеркивается, что постсоветская Россия активно воспринимала американские теории заговора, и в процессе рецепции творчески их перерабатывала. Именно через США в Россию попали многие широко распространенные теории заговора – например, идея о том, что существует «тайное правительство», управляющее мировым историческим процессом. При этом, конечно, социальный контекст для развития конспирологии в России и США полярно различный: американские теории заговора находят свою аудиторию среди наименее образованных слоев населения, в то время как российская конспирология востребована среди очень широких масс населения, включая большие сегменты интеллектуального класса.
Честно говоря, это сопоставление двух культур заговора само по себе могло бы стать темой для отдельной книги (например, с анализом трансфера теорий заговора), однако Яблоков не выделяет эти параллели в отдельную главу, хотя неизменно проводит сравнения, показывающие, что именно США во многом остаются для массового российского сознания «конституирующим Другим». Любопытно, что «Европа» (или «Европейский Союз») такую позицию не занимают, хотя отдельные страны представляются значимыми для обывателей. Может быть, дело в том, что европейские страны (кроме разве что Германии и Франции) не воспринимаются как сопоставимые по значимости с Россией величины. Или в том, что в странах ЕС выше средний уровень качества образования и, как следствие, критического мышления – так что Европа просто не производит настолько много теорий заговора, как США, где степень социальной поляризации довольно высока, и сравнима скорее с Россией.
К сожалению, именно с концептом "культуры заговора" связан главный недостаток книги, проистекающий из ее достоинств. За набором тщательно отобранных и хорошо описанных сюжетов не просматривается собственно культура заговора как некая дискурсивная целостность. В книге очень не хватает какой-то обобщающей главы, где бы обозначались особенности именно постсоветской конспирологии как особого типа нарративов. Яблоков прекрасно владеет материалом, и именно основательность автора книги заставляет желать, чтобы его исследование завершалось общим взглядом на траекторию развития российской конспирологии. Но, как бы то ни было, книга представляет собой пусть местами и фрагментарный, но отнюдь небезынтересный путеводитель по истории взлета конспирологии в России, за 25-30 постсоветских лет прошедшей путь от удела маргиналов до увлечения десятков и сотен тысяч (если не миллионов) людей.
Яблоков, И. Русская культура заговора: конспирологические теории на постсоветском пространстве; пер. с англ. - Москва : Альпина нон-фикшн, 2020. - 430 с.
Хотя первоначально такие концепции находили отклик у маргинальной (и в основном праворадикальной) оппозиции, на всем протяжении 2000-х медийное влияние теорий заговора расширялось, пока в 2010-х конспирология не превратилась в неотъемлемый и вполне респектабельный компонент мейнстрима. Этот процесс, конечно, представляет собой не что иное как медийный коррелят к нарастанию авторитарных тенденций в политической сфере. И тогда логично, что по мере нормализации теорий заговора в публичном дискурсе, расширение их влияния в СМИ закономерно привело и к замещению любых серьезных попыток обсуждения общественных проблем множеством конспирологических нарративов. Теории заговора, таким образом, не столько исключают критические высказывания, сколько подрывают сами возможности для рациональной аргументации.
О том, как в постсоветской России возникла (и победила) подобная система представлений, рассказывает книга Ильи Яблокова, преподавателя в Университете Лидса. Эта работа впервые вышла в 2018-м, а появившийся в 2020-м ее русский перевод – это скорее обновленное и дополненное для российского читателя издание. Девять глав книги содержат сжатый, но достаточно информативный очерк истории развития постсоветской конспирологии, дополненный несколькими вводными замечаниями. Ключевое для исследования понятие Яблоков определяет так: «теория заговора – это способ восприятия реальности, основанный на идее о том, что миром правят тайные силы». Любопытнее всего в этом определении то, что Яблоков неоднократно подчеркивает по ходу изложения: теория заговора есть не просто набор каких-то бездоказательных связей между событиями, или заведомо абсурдных утверждений. Нет, напротив: теория заговора — это понятийная рамка, обладающая некоторой (иногда очень высокой) объяснительной силой для многих людей. Или, точнее говоря, конспирология – это дискурсивная формация, имеющая собственные правила оформления высказываний. Самое в ней поразительное с точки зрения рационального подхода – как раз ее способность широко распространяться в мире, где легкодоступно огромное количество точной, взвешенной и объективной информации.
В книге немало внимания уделено именно этой особенности теорий заговора, хотя о причинах столь широкой их популярности Яблоков говорит вскользь – эта тема остается на периферии его интересов. Центральная же ее тема– хроника развития нескольких основополагающих сюжетов в постсоветской конспирологии и отслеживание того, как происходила их адаптация в мейнстримных медиа (прежде всего на ТВ).
Особое место среди этих сюжетов занимают теории об «агентах перестройки», связанные с формированием «сообщества потери» - коллективной травмой постсоветских элит, вышедших из путча 1991 г. Вопрос об исторической значимости этих событий был для нового режима, особенно после 2000 г., связан с объективным и серьезным противоречием в сфере идеологии. Гибель советского строя была предпосылкой к богатству и влиянию для многих, но также и моментом глубочайшего национального унижения в сознании тех, кто благодаря хаосу 1990-х пришел к власти. Эта травма требовала проработки, однако конспирология позволила вытеснить ее, представив элитам, интеллектуалам и широким массам населения большой набор объяснений краха Советского Союза, акцентирующий внимание на внешних силах и внутренних врагах. Здесь вспомнится и знаменитый «План Даллеса», и версии о заговоре ЦРУ против СССР, частью которого был путч 1991-го.
Яблоков на очень ярких примерах показывает, как в 2000-е среди консервативной и «проимперской» оппозиции постепенно оформлялись конспирологические концепции, вскоре использованные Кремлем для легитимации собственной политики. Но в то время режим использовал их весьма избирательно, а в качестве идеологической основы для России была представлена концепция «суверенной демократии». Ее, кстати, Яблоков тоже рассматривает в контексте теорий заговора: несмотря на то, что эта идея сама по себе была оформлена как вариация на тему европейского консерватизма, вокруг нее быстро сложилась интеллектуальная инфраструктура, тяготеющая к конспирологии.
Первым действительно серьезным предвестником растущего влияния теорий заговора стали официозные нарративы, возникшие вокруг «цветных революций» на постсоветском пространстве. Как показывает Яблоков, приблизительно в то же время, в 2003-2005 гг., возникли идеи о связи НКО с иностранными шпионами (и вообще представление о том, что российское гражданское общество – не более чем объект внешних манипуляций со стороны «Госдепа» или «Брюссельского обкома»). Но в то время никаких глобальных последствий эти идеологемы не получили, в основном из-за того, что внутри страны поддержка оппозиции оставалась пренебрежимо малой.
Подлинный же расцвет конспирологических теорий связан с кризисом 2014 г. и последующим нарастанием конфликта с Евросоюзом и США – именно в середине 2010-х теории заговора начинают стремительно захватывать все основные медийные площадки, особенно на ТВ и в печатной прессе. В официальном дискурсе возникают новые разграничительные линии, отделяющие «национал-предателей» от «патриотов», но – и это особенно характерно – также становится понятно, что искренние, хоть и независимые в суждениях, сторонники Кремлю тоже не очень нужны. В наиболее воинственном крыле «имперских патриотов» воодушевление 2014-2015 гг. сменяется разочарованием и возникновением новых теорий заговора, объясняющих «измену» Кремля национальным интересам.
В последней главе Яблоков собирает основные конспирологические теории, популярные в оппозиционной среде. Среди них – извечные поиски «мурзилок» и провокаторов в своих рядах, теория о том, что за развалом СССР стоял всесильный КГБ, а также популярная одно время тема «золота партии», в первые постсоветские годы надежно спрятанного где-то далеко за пределами России.
Что в книге особенно интересно, так это не столько собрание всех наиболее влиятельных теорий заговора под одной обложкой, сколько параллели, которые Яблоков выстраивает при анализе материала. И главная из них – параллель российской и американской культур заговора. В книге не раз и не два подчеркивается, что постсоветская Россия активно воспринимала американские теории заговора, и в процессе рецепции творчески их перерабатывала. Именно через США в Россию попали многие широко распространенные теории заговора – например, идея о том, что существует «тайное правительство», управляющее мировым историческим процессом. При этом, конечно, социальный контекст для развития конспирологии в России и США полярно различный: американские теории заговора находят свою аудиторию среди наименее образованных слоев населения, в то время как российская конспирология востребована среди очень широких масс населения, включая большие сегменты интеллектуального класса.
Честно говоря, это сопоставление двух культур заговора само по себе могло бы стать темой для отдельной книги (например, с анализом трансфера теорий заговора), однако Яблоков не выделяет эти параллели в отдельную главу, хотя неизменно проводит сравнения, показывающие, что именно США во многом остаются для массового российского сознания «конституирующим Другим». Любопытно, что «Европа» (или «Европейский Союз») такую позицию не занимают, хотя отдельные страны представляются значимыми для обывателей. Может быть, дело в том, что европейские страны (кроме разве что Германии и Франции) не воспринимаются как сопоставимые по значимости с Россией величины. Или в том, что в странах ЕС выше средний уровень качества образования и, как следствие, критического мышления – так что Европа просто не производит настолько много теорий заговора, как США, где степень социальной поляризации довольно высока, и сравнима скорее с Россией.
К сожалению, именно с концептом "культуры заговора" связан главный недостаток книги, проистекающий из ее достоинств. За набором тщательно отобранных и хорошо описанных сюжетов не просматривается собственно культура заговора как некая дискурсивная целостность. В книге очень не хватает какой-то обобщающей главы, где бы обозначались особенности именно постсоветской конспирологии как особого типа нарративов. Яблоков прекрасно владеет материалом, и именно основательность автора книги заставляет желать, чтобы его исследование завершалось общим взглядом на траекторию развития российской конспирологии. Но, как бы то ни было, книга представляет собой пусть местами и фрагментарный, но отнюдь небезынтересный путеводитель по истории взлета конспирологии в России, за 25-30 постсоветских лет прошедшей путь от удела маргиналов до увлечения десятков и сотен тысяч (если не миллионов) людей.
Яблоков, И. Русская культура заговора: конспирологические теории на постсоветском пространстве; пер. с англ. - Москва : Альпина нон-фикшн, 2020. - 430 с.
