Дьердь Лукач известен, главным образом, как один из крупнейших марксистских специалистов по Гегелю, причем в равной степени высоко ценимый как в странах свободного мира, так и в советской сфере влияния. В то же время, нельзя не заметить своеобразной исторической иронии, связанной с наследием Лукача как философа. В Западной Европе (прежде всего в ФРГ и Франции) его открыли в конце 1960-х, особенно после бунтарской волны 1968-го, и в центре внимания оказалась самая ранняя работа Лукача «История и классовое сознание», где явно прослеживаются сильные идеалистические влияния. Восточная Европа знала о Лукаче задолго до этого, хотя бы потому, что он был весьма активным деятелем международного коммунистического движения в 1920-е и 1930-е, а также много писал по вопросам литературной теории, искусства и вообще марксистской эстетики, оставаясь при этом на достаточно ортодоксальных позициях. В конце 1940-х выходит его капитальная работа «Молодой Гегель», которая была закончена еще в предвоенное время, но долгие годы пролежала на полке, и она вскоре становится предметом оживленных дискуссий в философских кругах советской Восточной Европы. Вслед за этим Лукач начинает готовить своего рода продолжение своей книги о молодом Гегеле – крупную работу, посвященную развитию немецкой иррационалистической философии в XIX – начале ХХ веков. Эта книга вышла под названием «Разрушение разума» в начале 1950-х, став третьим наиболее масштабным литературным проектом Лукача, наряду с «Историей и классовым сознанием» и «Молодым Гегелем»; можно сказать, что после выхода этой книги в работе Лукача начинается зрелый период, венцом которого станет появление под конец жизни многотомника «Своеобразие эстетического», а также незаконченного текста «К онтологии общественного бытия».
«Разрушение разума» было переведено на несколько языков, но русского перевода не появилось ни при жизни Лукача, ни после его смерти – хотя в середине 1950-х, как говорят, были планы издать книгу в Советском Союзе, но их свернули в связи с участием Лукача в Венгерской революции 1956 г. Лукача в СССР вообще не очень жаловали, хотя полностью игнорировать не могли: он был последовательным марксистом и видным философом, хоть и далеко не всегда вел себя удобным для партии образом. «Разрушение разума» - еще одно тому подтверждение: несмотря на то, что книга была написана в сталинское время, и вышла вскоре после смерти «вождя народов», она представляет собой отнюдь не банальное перечисление немецких реакционных философов «от Гегеля до Гитлера», а наоборот, дает цельное и рельефное изображение идеологического развития Германии приблизительно за столетие, от поражения революции 1848 г. до конца Второй мировой войны.
На протяжении семи глав Лукач самым тщательным образом анализирует ключевых мыслителей различных эпох немецкой истории, часто показывая их в широком международном контексте, дополняя его кратким социологическим и экономическим комментарием. Его книга – это попытка дать целостное представление о развитии немецкого иррационализма от Великой французской революции вплоть до взлета и падения национал-социализма. Во введении Лукач кратко описывает специфику иррационализма как феномена в европейской философии, показывая, почему именно на немецкой земле это течение пустило наиболее глубокие корни. Но свой анализ Лукач, как любой уважающий себя марксист, начинает с экономики: в первой главе он дает сжатый очерк специфики немецкого исторического развития, показав, как отсталость Германии породила особые формы идеологической реакции, нашедшие свое выражение в иррационалистической философии, превозносящей интуицию и чувственное начало в противовес разуму и диалектике. Затем, во второй главе Лукач прослеживает становление иррационалистической философии в период между двумя великими европейскими революциями 1789 и 1848 гг., особо подробно рассмотрев роль позднего Шеллинга в этом процессе, а также показав значение Кьеркегора и Шопенгауэра как предтеч современного иррационализма. Третья глава целиком посвящена Ницше, которого Лукач называет «основателем иррационализма империалистической эпохи», обозначившим разрыв с прошлыми его течениями, и оказавшим наиболее глубокое влияние на все последующие поколения не только империалистической, но и буржуазной философии в целом. В четвертой главе освещается роль «философии жизни» в немецкой интеллектуальной традиции конца XIX – середины ХХ веков, среди важнейших представителей которой Лукач выделяет Дильтея, Зиммеля, Шпенглера и Шелера, после которых наступает эпоха экзистенциалистов, представленная Хайдеггером, и уже непосредственно примыкающая к нацистской мысли. Отдельно в пятой главе рассматривается возрожденное гегельянство, которое Лукач изображает в характерных для советского марксизма тонах – как извращение и опошление идей Гегеля, пропущенное через вульгарные фильтры буржуазного субъективизма. Шестая глава подробно описывает зарождение немецкой социологической традиции (Вебер, Тённис, Мангейм в числе прочих) и влияние на нее иррационализма, а также возникновение собственно предфашистской и фашистской социологии (ее ключевым автором назван Карл Шмитт). В седьмой главе описывается зарождение и развитие комплекса расистских и социал-дарвинистских теорий общественного развития, повлиявших на становление национал-социализма: от «пессимистического расизма» Гобино через переходные фигуры типа Вольтмана и Гумпловича к «активистскому расизму» Чемберлена, а уже от него – к нацистской философии как «демагогическому синтезу» немецкой империалистической философии. Заключение охватывает послевоенные годы, и здесь Лукач описывает возрождение иррационалистической философии в лоне «американского империализма».
Первое, что хочется сказать об этой книге — она потрясает невероятной степенью погружения в детали при умении Лукача сохранять общую картину происходящих в немецкой интеллектуальной жизни процессов. Это тем более впечатляет, если вспомнить о том, что в книге охватывается период с середины XIX по середину ХХ веков, с некоторыми отступлениями к эпохе революционных войн 1789-1815 гг. и послевоенным идеологическим течениям, возникшим после 1945 г. В принципе, многие главы (например, ту, что посвящена особенностям исторического развития Германии) можно читать как самостоятельные очерки, представляющие немалый интерес и сегодня. При этом Лукач дает сжатый, но крайне содержательный анализ множества философских доктрин, возникавших в русле иррационалистического течения немецкой мысли, не забывая время от времени напоминать о европейском контексте, в рамках которого шло развитие Германии.
Следующее, что стоит отметить — огромный потенциал работы Лукача как информации к размышлению, позволяющей провести любопытные параллели в области идеологического развития. Так, например, Лукач очень хорошо показывает, что социально-экономическая отсталость Германии вызвала к жизни концепцию «особого пути», согласно которому немецкий образ жизни и мысли в корне отличается от «западного» (прежде всего английского и французского), и это различие имеет фундаментальный характер, проявляясь в уникальных ценностях немецкого народа. При чтении этих страниц возникает стойкое ощущение, что Лукач пишет о России 2010-х, или, например, об Португалии времен Салазара. Иррационалистические направления в философии, конечно, с легкостью подхватывали этот тезис, придавая ему самые разнообразные формы и оттенки — будь то некогда популярнейшая теория «Заката Запада» у Шпенглера или теория борьбы рас у Гумпловича.
Немаловажно и то, что Лукач проводит исключительно детальный анализ национал-социалистической идеологии, прослеживая ее оформление в единый и взаимосвязанный (хоть и далеко не всегда стройный) комплекс идей. Он, в отличие от многих более ортодоксальных марксистов, не стремится свести мировоззрение нацистов к бессодержательной мешанине, а наоборот, показывает, как эта взрывоопасная смесь была не просто систематизирована, а превращена в набор четких лозунгов, понятных широким массам, став, тем самым, важнейшим инструментом гитлеровской диктатуры. В этом Лукач вообще видит ключевое отличие старого, созерцательного, иррационализма шопенгауэровского типа от иррационализма, возникшего в начале ХХ века, и направленного на активное действие, причем не просто элит, но и всего народа. Именно этот активистский аспект иррационализма Гитлер воспринял от своих духовных учителей вроде Чемберлена, и с немалым талантом смог приспособить его сначала к борьбе за власть, а затем и к созданию тоталитарного государства.
Что касается недостатков книги, то их далеко не так много, как можно было бы ждать от работы, написанной убежденным марксистом в сталинскую эпоху. Кое-где в тексте встречаются комичные в контексте общей линии рассуждений ссылки на революционность лысенковской биологии. Еще нередко можно встретить ссылки на знаменитую когда-то книгу Раушнинга о Гитлере, которую Лукач активно использует как источник, хотя последующие исследования показали, что аутентичность записей Раушнинга по меньшей мере проблематична. Но самое слабое место связано с методологическим пробелом, который Лукач стремится замаскировать со всем присущим ему изяществом: отмечая, что период до 1789 г. был периодом поднимающейся буржуазии, Лукач далее неизменно указывает, что после 1848 г. буржуазия становится уходящим классом, теряя свои позиции по мере восхождения пролетариата. На первый взгляд, такая двухтактная схема кажется вполне логичной, если вспомнить, что «Коммунистический манифест» впервые вышел в 1848-м, и к концу того же века во всех крупных европейских странах рабочий класс стал значимой политической силой. Но на второй, более внимательный, взгляд быстро выясняется странность в хронологии: буржуазия добивалась своего доминирования несколько столетий, с поздних Средних Веков до триумфа в революции 1789 г., а период ее господства составляет меньше века. Столь мощное сжатие исторической хронологии выглядит особенно странным, если вспомнить, что лидерство феодальной аристократии заняло не меньше двух-трех веков; то же самое можно сказать о позициях рабовладельцев в соответствующей эпохе. В этом отношении справедливо замечание Бибо о том, что классической марксистской модели не хватает исторического терпения: если феодализм развивался и достиг расцвета на протяжении многих столетий, то почему капитализм, едва появившись, должен немедленно погибнуть от рук пролетариата?
Впрочем, эти изъяны никак не мешают ни общей теоретической схеме книги, ни получению удовольствия от чтения. «Разрушение разума» определенно относится к числу капитальных работ по истории философии в широком историческом контексте вообще и по истории немецкого иррационализма в частности.
Georg Lukács. Die Zerstörung der Vernunft. Berlin, 1954 (3 Bd.)
Georg Lukács. The Destruction of Reason. Merlin. London, 1980 - 877 p.
«Разрушение разума» было переведено на несколько языков, но русского перевода не появилось ни при жизни Лукача, ни после его смерти – хотя в середине 1950-х, как говорят, были планы издать книгу в Советском Союзе, но их свернули в связи с участием Лукача в Венгерской революции 1956 г. Лукача в СССР вообще не очень жаловали, хотя полностью игнорировать не могли: он был последовательным марксистом и видным философом, хоть и далеко не всегда вел себя удобным для партии образом. «Разрушение разума» - еще одно тому подтверждение: несмотря на то, что книга была написана в сталинское время, и вышла вскоре после смерти «вождя народов», она представляет собой отнюдь не банальное перечисление немецких реакционных философов «от Гегеля до Гитлера», а наоборот, дает цельное и рельефное изображение идеологического развития Германии приблизительно за столетие, от поражения революции 1848 г. до конца Второй мировой войны.
На протяжении семи глав Лукач самым тщательным образом анализирует ключевых мыслителей различных эпох немецкой истории, часто показывая их в широком международном контексте, дополняя его кратким социологическим и экономическим комментарием. Его книга – это попытка дать целостное представление о развитии немецкого иррационализма от Великой французской революции вплоть до взлета и падения национал-социализма. Во введении Лукач кратко описывает специфику иррационализма как феномена в европейской философии, показывая, почему именно на немецкой земле это течение пустило наиболее глубокие корни. Но свой анализ Лукач, как любой уважающий себя марксист, начинает с экономики: в первой главе он дает сжатый очерк специфики немецкого исторического развития, показав, как отсталость Германии породила особые формы идеологической реакции, нашедшие свое выражение в иррационалистической философии, превозносящей интуицию и чувственное начало в противовес разуму и диалектике. Затем, во второй главе Лукач прослеживает становление иррационалистической философии в период между двумя великими европейскими революциями 1789 и 1848 гг., особо подробно рассмотрев роль позднего Шеллинга в этом процессе, а также показав значение Кьеркегора и Шопенгауэра как предтеч современного иррационализма. Третья глава целиком посвящена Ницше, которого Лукач называет «основателем иррационализма империалистической эпохи», обозначившим разрыв с прошлыми его течениями, и оказавшим наиболее глубокое влияние на все последующие поколения не только империалистической, но и буржуазной философии в целом. В четвертой главе освещается роль «философии жизни» в немецкой интеллектуальной традиции конца XIX – середины ХХ веков, среди важнейших представителей которой Лукач выделяет Дильтея, Зиммеля, Шпенглера и Шелера, после которых наступает эпоха экзистенциалистов, представленная Хайдеггером, и уже непосредственно примыкающая к нацистской мысли. Отдельно в пятой главе рассматривается возрожденное гегельянство, которое Лукач изображает в характерных для советского марксизма тонах – как извращение и опошление идей Гегеля, пропущенное через вульгарные фильтры буржуазного субъективизма. Шестая глава подробно описывает зарождение немецкой социологической традиции (Вебер, Тённис, Мангейм в числе прочих) и влияние на нее иррационализма, а также возникновение собственно предфашистской и фашистской социологии (ее ключевым автором назван Карл Шмитт). В седьмой главе описывается зарождение и развитие комплекса расистских и социал-дарвинистских теорий общественного развития, повлиявших на становление национал-социализма: от «пессимистического расизма» Гобино через переходные фигуры типа Вольтмана и Гумпловича к «активистскому расизму» Чемберлена, а уже от него – к нацистской философии как «демагогическому синтезу» немецкой империалистической философии. Заключение охватывает послевоенные годы, и здесь Лукач описывает возрождение иррационалистической философии в лоне «американского империализма».
Первое, что хочется сказать об этой книге — она потрясает невероятной степенью погружения в детали при умении Лукача сохранять общую картину происходящих в немецкой интеллектуальной жизни процессов. Это тем более впечатляет, если вспомнить о том, что в книге охватывается период с середины XIX по середину ХХ веков, с некоторыми отступлениями к эпохе революционных войн 1789-1815 гг. и послевоенным идеологическим течениям, возникшим после 1945 г. В принципе, многие главы (например, ту, что посвящена особенностям исторического развития Германии) можно читать как самостоятельные очерки, представляющие немалый интерес и сегодня. При этом Лукач дает сжатый, но крайне содержательный анализ множества философских доктрин, возникавших в русле иррационалистического течения немецкой мысли, не забывая время от времени напоминать о европейском контексте, в рамках которого шло развитие Германии.
Следующее, что стоит отметить — огромный потенциал работы Лукача как информации к размышлению, позволяющей провести любопытные параллели в области идеологического развития. Так, например, Лукач очень хорошо показывает, что социально-экономическая отсталость Германии вызвала к жизни концепцию «особого пути», согласно которому немецкий образ жизни и мысли в корне отличается от «западного» (прежде всего английского и французского), и это различие имеет фундаментальный характер, проявляясь в уникальных ценностях немецкого народа. При чтении этих страниц возникает стойкое ощущение, что Лукач пишет о России 2010-х, или, например, об Португалии времен Салазара. Иррационалистические направления в философии, конечно, с легкостью подхватывали этот тезис, придавая ему самые разнообразные формы и оттенки — будь то некогда популярнейшая теория «Заката Запада» у Шпенглера или теория борьбы рас у Гумпловича.
Немаловажно и то, что Лукач проводит исключительно детальный анализ национал-социалистической идеологии, прослеживая ее оформление в единый и взаимосвязанный (хоть и далеко не всегда стройный) комплекс идей. Он, в отличие от многих более ортодоксальных марксистов, не стремится свести мировоззрение нацистов к бессодержательной мешанине, а наоборот, показывает, как эта взрывоопасная смесь была не просто систематизирована, а превращена в набор четких лозунгов, понятных широким массам, став, тем самым, важнейшим инструментом гитлеровской диктатуры. В этом Лукач вообще видит ключевое отличие старого, созерцательного, иррационализма шопенгауэровского типа от иррационализма, возникшего в начале ХХ века, и направленного на активное действие, причем не просто элит, но и всего народа. Именно этот активистский аспект иррационализма Гитлер воспринял от своих духовных учителей вроде Чемберлена, и с немалым талантом смог приспособить его сначала к борьбе за власть, а затем и к созданию тоталитарного государства.
Что касается недостатков книги, то их далеко не так много, как можно было бы ждать от работы, написанной убежденным марксистом в сталинскую эпоху. Кое-где в тексте встречаются комичные в контексте общей линии рассуждений ссылки на революционность лысенковской биологии. Еще нередко можно встретить ссылки на знаменитую когда-то книгу Раушнинга о Гитлере, которую Лукач активно использует как источник, хотя последующие исследования показали, что аутентичность записей Раушнинга по меньшей мере проблематична. Но самое слабое место связано с методологическим пробелом, который Лукач стремится замаскировать со всем присущим ему изяществом: отмечая, что период до 1789 г. был периодом поднимающейся буржуазии, Лукач далее неизменно указывает, что после 1848 г. буржуазия становится уходящим классом, теряя свои позиции по мере восхождения пролетариата. На первый взгляд, такая двухтактная схема кажется вполне логичной, если вспомнить, что «Коммунистический манифест» впервые вышел в 1848-м, и к концу того же века во всех крупных европейских странах рабочий класс стал значимой политической силой. Но на второй, более внимательный, взгляд быстро выясняется странность в хронологии: буржуазия добивалась своего доминирования несколько столетий, с поздних Средних Веков до триумфа в революции 1789 г., а период ее господства составляет меньше века. Столь мощное сжатие исторической хронологии выглядит особенно странным, если вспомнить, что лидерство феодальной аристократии заняло не меньше двух-трех веков; то же самое можно сказать о позициях рабовладельцев в соответствующей эпохе. В этом отношении справедливо замечание Бибо о том, что классической марксистской модели не хватает исторического терпения: если феодализм развивался и достиг расцвета на протяжении многих столетий, то почему капитализм, едва появившись, должен немедленно погибнуть от рук пролетариата?
Впрочем, эти изъяны никак не мешают ни общей теоретической схеме книги, ни получению удовольствия от чтения. «Разрушение разума» определенно относится к числу капитальных работ по истории философии в широком историческом контексте вообще и по истории немецкого иррационализма в частности.
Georg Lukács. Die Zerstörung der Vernunft. Berlin, 1954 (3 Bd.)
Georg Lukács. The Destruction of Reason. Merlin. London, 1980 - 877 p.
