Чуть более тридцати лет назад в Центральной и Восточной Европе произошла серия демократических революций, положившая конец Холодной войне и системе «реального социализма». С тех пор пути развития всех стран когда-то единого советского блока разошлись кардинальным образом. Для кого-то события 1989 г. стали первым шагом к созданию прочных либеральных демократий и успешной рыночной экономики. Для кого-то освобождение от коммунизма стало преддверием гражданской войны. А для кого-то – началом распада государства и затяжного исторического кризиса.
Одним из самых ранних и важных следствий 1989 г. стало возрождение Центральной Европы, провозглашенное британским историком и публицистом Тимоти Гартоном Эшем незадолго до краха просоветских режимов. В одной из своих статей середины 1980-х Эш обратил внимание на то, что термин «Центральная Европа» вновь начал циркулировать среди диссидентов, аналитиков и иногда даже политиков, хотя о точном его значении шли жаркие споры. В ходе 1990-х гг. произошло явственное размежевание «Восточной» и «Центральной» Европы, отмеченное многими экспертами-регионоведами, но при этом, как и десятилетием ранее, точные границы центральноевропейского региона оставались предметом, открытым для обсуждения. В этом обсуждении всплыл и другой – на самом деле, даже более важный – вопрос: что отличает Центральную Европу от Востока, позволяя выделить ее как полноправную часть «западного мира»?
Одним из самых ранних и важных следствий 1989 г. стало возрождение Центральной Европы, провозглашенное британским историком и публицистом Тимоти Гартоном Эшем незадолго до краха просоветских режимов. В одной из своих статей середины 1980-х Эш обратил внимание на то, что термин «Центральная Европа» вновь начал циркулировать среди диссидентов, аналитиков и иногда даже политиков, хотя о точном его значении шли жаркие споры. В ходе 1990-х гг. произошло явственное размежевание «Восточной» и «Центральной» Европы, отмеченное многими экспертами-регионоведами, но при этом, как и десятилетием ранее, точные границы центральноевропейского региона оставались предметом, открытым для обсуждения. В этом обсуждении всплыл и другой – на самом деле, даже более важный – вопрос: что отличает Центральную Европу от Востока, позволяя выделить ее как полноправную часть «западного мира»?
В самый разгар этих дебатов, на рубеже 1995 и 1996 гг., выходит книга Лонни Джеймса, посвященная истории Центральной Европы. Уроженец штата Миннесота, Джеймс еще в 1970-е отправился в Вену по студенческому обмену, и с тех пор оказался крепко связан с Австрией, а через нее – с тем ускользающим от определения местом, которое располагается где-то между западной и восточной частями Европы. Книга имеет подзаголовок Enemies, Neighbors, Friends, и этот набор слов подобран предельно точно: в своей работе Джеймс исследует основные паттерны взаимодействия стран Центральной Европы, и выбранный им порядок слов отражает динамику международных отношений в регионе.
Книга состоит из 12 глав, организованных вокруг ряда основополагающих для Центральной Европы проблем, так что хронология здесь переплетается с политической идеологией и социологией, в меньшей степени – с культурой и экономикой. Разумеется, когда речь идет о том, чтобы вместить полторы тысячи лет – с 470-х до 1980-х – в рамки сравнительно небольшой книги менее 400 страниц, многие темы остаются недосказанными, либо покрываются максимально широкими мазками. Впрочем, Джеймс и не стремится дать предельно подробный исторический отчет обо всем, что происходило в центре Европы между падением Западного Рима и падением Берлинской стены, его работа направлена на то, чтобы дать общее представление об исторических особенностях Центральной Европы как исторического региона. Этим объясняется и постепенное изменение фокусировки: чем ближе к XIX и ХХ векам, тем более плотным становится изложение, ведь современные контуры государств Центральной Европы возникли, по историческим меркам, вчера или позавчера.
К числу важнейших достоинств книги следует отнести то, что она отлично выполняет свою главную задачу – дает комплексное представление о Центральной Европе как специфическом регионе, отличающемся как от Запада, так и от Востока, и Джеймс никогда не забывает иллюстрировать эти различия массой конкретных примеров. Второй главный плюс книги – она дает историю не столько региона, сколько концепта «Центральная Европа», точнее говоря, показывает, как понятие региона задавало рамки для тех, кто участвовал в его истории. Наконец, в-третьих, стоит отметить, что книга, при обилии самой разнообразной информации, написана довольно живым языком, без уклонов в излишне академический, суховато-профессиональный, стиль, предполагающий у читателя знание множества деталей европейской истории – напротив, Джеймс постоянно дает необходимые пояснения, делая отступления из прошлого в современность, что лишь помогает лучше почувствовать актуальность представленной в книге темы.
В состав Центральной Европы разные авторы включали разные страны, и Джеймс упоминает о подвижных границах региона, но выделяет те государства, которые входят практически в любой заслуживающий внимания перечень. Речь идет о Польше, Венгрии, Чехии (и Словакии), Хорватии, Словении, а также Австрии – Германия, хотя и сыграла в Центральной Европе огромную историческую роль, все же входит в другой список, относящийся к западноевропейским странам, как и Россия - только она входит в список восточноевропейский. Болгария, Румыния, Сербия, а также прибалтийские страны входят в другие регионы, хоть и регулярно взаимодействуют с Центральной Европой.
Книга состоит из 12 глав, организованных вокруг ряда основополагающих для Центральной Европы проблем, так что хронология здесь переплетается с политической идеологией и социологией, в меньшей степени – с культурой и экономикой. Разумеется, когда речь идет о том, чтобы вместить полторы тысячи лет – с 470-х до 1980-х – в рамки сравнительно небольшой книги менее 400 страниц, многие темы остаются недосказанными, либо покрываются максимально широкими мазками. Впрочем, Джеймс и не стремится дать предельно подробный исторический отчет обо всем, что происходило в центре Европы между падением Западного Рима и падением Берлинской стены, его работа направлена на то, чтобы дать общее представление об исторических особенностях Центральной Европы как исторического региона. Этим объясняется и постепенное изменение фокусировки: чем ближе к XIX и ХХ векам, тем более плотным становится изложение, ведь современные контуры государств Центральной Европы возникли, по историческим меркам, вчера или позавчера.
К числу важнейших достоинств книги следует отнести то, что она отлично выполняет свою главную задачу – дает комплексное представление о Центральной Европе как специфическом регионе, отличающемся как от Запада, так и от Востока, и Джеймс никогда не забывает иллюстрировать эти различия массой конкретных примеров. Второй главный плюс книги – она дает историю не столько региона, сколько концепта «Центральная Европа», точнее говоря, показывает, как понятие региона задавало рамки для тех, кто участвовал в его истории. Наконец, в-третьих, стоит отметить, что книга, при обилии самой разнообразной информации, написана довольно живым языком, без уклонов в излишне академический, суховато-профессиональный, стиль, предполагающий у читателя знание множества деталей европейской истории – напротив, Джеймс постоянно дает необходимые пояснения, делая отступления из прошлого в современность, что лишь помогает лучше почувствовать актуальность представленной в книге темы.
В состав Центральной Европы разные авторы включали разные страны, и Джеймс упоминает о подвижных границах региона, но выделяет те государства, которые входят практически в любой заслуживающий внимания перечень. Речь идет о Польше, Венгрии, Чехии (и Словакии), Хорватии, Словении, а также Австрии – Германия, хотя и сыграла в Центральной Европе огромную историческую роль, все же входит в другой список, относящийся к западноевропейским странам, как и Россия - только она входит в список восточноевропейский. Болгария, Румыния, Сербия, а также прибалтийские страны входят в другие регионы, хоть и регулярно взаимодействуют с Центральной Европой.
Ключевая особенность центральноевропейского мировоззрения – в той степени, в какой вообще можно говорить о нем – заключается, как отмечает Джеймс, в том, что жители стран этого региона до сих пор преследуются (haunted) своим прошлым. Для них события пятисотлетней или шестисотлетней давности – будь то битва при Мохаче или расчленения Польши – предстают как яркие события недавней истории. Эта зачарованность прошлым, как показывает Джеймс, для жителей региона почти всегда носит трагический оттенок, поскольку Центральная Европа – регион трех распавшихся империй, долгие сотни лет подавлявших стремление малых народов к независимости. Для поляков, венгров или австрийцев прошлое – особенно средневековое – это период великой славы, в то время как современность окрашена в серые тона. При этом в Центральной Европе привыкли выживать, и это умение нашло свое выражение и в особом типе мрачного юмора, присущим чехам, словакам, полякам или венграм, наблюдавшим взлет и падение великих держав, но сумевшим сохранить свою идентичность перед лицом огромного давления – будь то с юга (османы), востока (русские), запада (немцы) или севера (шведы).
Джеймс отслеживает формирование характерного для жителей Центральной Европы отношения к жизни, иллюстрируя его множеством примеров из области истории, культуры и религии. В книге найдется немало тонких наблюдений иностранца (пусть и плотно вовлеченного в региональные проблемы) о том, как поляки, венгры или чехи воспринимают себя – и, что особенно интересно, немало любопытных деталей подмечает Джеймс и в немцах с австрийцами. В частности, он очень точно и ярко описывает различие между «северным» прусским мировосприятием, основанным на протестантизме, и «южным» австрийским образом мышления, окрашенным католической идеей тщетности всего мирского. Тот менталитет, который был сформирован лютеранством, отличается глубокой внутренней религиозностью, стимулирующей трудолюбивый аскетизм при готовности подчиняться внешним авторитетам. А вот габсбургский католицизм, напротив, подчеркивает не личные усилия человека, но идею Провидения, непостижимую простым смертным, что оставляет на долю верующего смирение перед духовной мощью Церкви и умение радоваться мелочам частной жизни – от изящного искусства до изысканной еды. К сожалению, более поверхностны беглые замечания Джеймса о России, и вообще заметно, что говоря о ней Джеймс часто допускает либо концептуальные натяжки, либо мелкие фактологические неточности. Впрочем, этот недостаток вполне простителен, учитывая, что книга посвящена все же не российской истории, и петербургская империя в ней появляется эпизодически. В разделах же о Холодной войне речь идет в основном о внешней политике и эволюции идеи Центральной Европы в ХХ веке, а здесь Джеймс явно чувствует себя намного более уверенно.
Джеймс отслеживает формирование характерного для жителей Центральной Европы отношения к жизни, иллюстрируя его множеством примеров из области истории, культуры и религии. В книге найдется немало тонких наблюдений иностранца (пусть и плотно вовлеченного в региональные проблемы) о том, как поляки, венгры или чехи воспринимают себя – и, что особенно интересно, немало любопытных деталей подмечает Джеймс и в немцах с австрийцами. В частности, он очень точно и ярко описывает различие между «северным» прусским мировосприятием, основанным на протестантизме, и «южным» австрийским образом мышления, окрашенным католической идеей тщетности всего мирского. Тот менталитет, который был сформирован лютеранством, отличается глубокой внутренней религиозностью, стимулирующей трудолюбивый аскетизм при готовности подчиняться внешним авторитетам. А вот габсбургский католицизм, напротив, подчеркивает не личные усилия человека, но идею Провидения, непостижимую простым смертным, что оставляет на долю верующего смирение перед духовной мощью Церкви и умение радоваться мелочам частной жизни – от изящного искусства до изысканной еды. К сожалению, более поверхностны беглые замечания Джеймса о России, и вообще заметно, что говоря о ней Джеймс часто допускает либо концептуальные натяжки, либо мелкие фактологические неточности. Впрочем, этот недостаток вполне простителен, учитывая, что книга посвящена все же не российской истории, и петербургская империя в ней появляется эпизодически. В разделах же о Холодной войне речь идет в основном о внешней политике и эволюции идеи Центральной Европы в ХХ веке, а здесь Джеймс явно чувствует себя намного более уверенно.
Более всего интересны как раз последние главы книги, где дается сжатый, но крайне информативный очерк основных событий центральноевропейской истории в прошлом столетии. Джеймс особенно детально рассказывает о последних годах Первой мировой войны и зарождении Версальской системы, показывая, как державы Антанты сами создали большинство послевоенных проблем, применяя ими же самими провозглашенный принцип самоопределения наций. Здесь же Джеймс подчеркивает и очень важный нюанс – основных мирных договоров было три, и соглашения в Сен-Жермене, равно как и в Трианоне, не менее важны для понимания межвоенной истории. Сильнее всего война ударила, отмечает Джеймс, отнюдь не по Германии, но по Австро-Венгрии: немецкий рейх сменился республикой, а вот обширная империя в центре Европы рассыпалась на кучку мелких стран, слабо приспособленных к выживанию. Старая Центральная Европа, созданная и определяемая во многом Габсбургами, тогда исчезла полностью и бесповоротно. А после Второй мировой сама идея «Центральной Европы» ушла в забвение на долгие десятки лет, и весь континент на большинстве ментальных карт был четко поделен на капиталистический «Запад» и коммунистический «Восток», границей которых стала разделенная Германия, и несколько нейтральных стран вроде Австрии и Швейцарии.
То возвращение Центральной Европы, о котором говорил Гартон Эш, для Джеймса представляется своеобразным непреднамеренным результатом игры различных сил, от эмигрантов и диссидентов до «фактора Горбачева», подорвавшего советскую империю своей политикой гласности и перестройки. Говоря о революциях 1989 г., Джеймс справедливо напоминает, что их одновременность затеняет их различие. Он выделяет по меньшей мере четыре паттерна перемен в Восточной Европе (косвенно упоминает и пятый, говоря о распаде Югославии), и верно называет их различия, хотя при этом почему-то выделяет Болгарию и Румынию отдельно, говоря о том, что в этих странах старая гвардия аппаратчиков уступила дорогу молодому поколению относительно мирно. Если в болгарском случае так и было, то вот насчет Румынии согласиться решительно нельзя; эта странность, впрочем, едва ли не самая грубая ошибка книги.
Но, как бы то ни было, Центральная Европа действительно вернулась, и инаугурационным актом ее можно считать образование в 1990 г. Вышеградской четверки из глав государств Венгрии, Польши, Чехии и Словакии – в том же самом месте, где в Средние Века короли трех королевств (Польского, Венгерского и Богемского) успешно обсуждали совместную политику. С тех пор становится все очевидней, что Центральная Европа действительно существует, и у нее есть не только географическое, но также экономическое и культурное измерения.
То возвращение Центральной Европы, о котором говорил Гартон Эш, для Джеймса представляется своеобразным непреднамеренным результатом игры различных сил, от эмигрантов и диссидентов до «фактора Горбачева», подорвавшего советскую империю своей политикой гласности и перестройки. Говоря о революциях 1989 г., Джеймс справедливо напоминает, что их одновременность затеняет их различие. Он выделяет по меньшей мере четыре паттерна перемен в Восточной Европе (косвенно упоминает и пятый, говоря о распаде Югославии), и верно называет их различия, хотя при этом почему-то выделяет Болгарию и Румынию отдельно, говоря о том, что в этих странах старая гвардия аппаратчиков уступила дорогу молодому поколению относительно мирно. Если в болгарском случае так и было, то вот насчет Румынии согласиться решительно нельзя; эта странность, впрочем, едва ли не самая грубая ошибка книги.
Но, как бы то ни было, Центральная Европа действительно вернулась, и инаугурационным актом ее можно считать образование в 1990 г. Вышеградской четверки из глав государств Венгрии, Польши, Чехии и Словакии – в том же самом месте, где в Средние Века короли трех королевств (Польского, Венгерского и Богемского) успешно обсуждали совместную политику. С тех пор становится все очевидней, что Центральная Европа действительно существует, и у нее есть не только географическое, но также экономическое и культурное измерения.
Lonnie R. Johnson. Central Europe: Enemies, Neighbors, Friends. - Oxford University Press, 1996 - 339 pp.
