В ходе исторического развития различные общества часто создают идентичные политические и экономические структуры, однако эффективность их работы может варьироваться в невероятно широких пределах – от беспрерывной истории парламента в Англии за последние 300 с лишним лет и до авторитарных режимов Португалии 1950-х или Венгрии 1920-х, где парламенты неизменно голосовали так, как хотел единоличный руководитель страны. Одна из важнейших задач социальных наук заключается в поиске ответов на вопрос о том, как и почему государства выбирают столь разные пути своего развития. Свой вариант решения этой задачи предложили экономист Дарон Аджемоглу и политолог Джеймс Робинсон, изложив его в книге Why Nations Fail. Работа стала бестселлером и широко обсуждалась в прессе, причем далеко за пределами академического сообщества. К сожалению, популярность книги значительно превосходит ее ценность.
Аджемоглу и Робинсон выдвигают тезис о том, что различные траектории развития государств обусловлены в первую очередь тем, какой тип институтов укоренился в стране – инклюзивный или экстрактивный. Экстрактивные институты сосредоточены на задаче извлечения ренты (например, финансовой или ресурсной), и способствуют созданию централизованных, иерархических обществ. Инклюзивные институты, напротив, основаны на принципе рассредоточения власти, и ориентированы на расширение элитных групп. По сути, различия этих категорий институтов совпадают с разницей в стратегии развития общества. Экстрактивные институты подталкивают государства к экстенсивному, хищническому (в разных аспектах) поведению и максимизации краткосрочных выгод. Инклюзивные институты склоняют государства к долгосрочному планированию, и постепенной демократизации, вытекающей из самого феномена инклюзивности.
Собственно, вся книга представляет собой ряд исторических примеров, показывающих, как работают эти институты в различных социально-исторических контекстах. Авторы охватывают очень широкий спектр обществ, от Венеции и Англии до Конго и современного Китая, стремясь продемонстрировать долговременные последствия работы как экстрактивных, так и инклюзивных институтов. Проблема с книгой в том, что гипотеза, предложенная авторами, выглядит несостоятельно начиная с предисловия, и чем дальше двигаются авторы, тем менее убедительной она становится.
И главная причина несостоятельности гипотезы Аджемоглу-Робинсона состоит в том, что они практически никак не отвечают на важнейший вопрос, немедленно возникающий перед ними: как именно возникают различные категории институтов? Если говорить точнее, то авторы почти не рассматривают важнейший – а именно культурный – контекст институциональных изменений, более того – они с самого начала демонстрируют удивительную интеллектуальную небрежность, особенно для ученых такого ранга.
Книга начинается с экскурса в жизнь двух городков, расположенных по разные стороны границы: один из них – американский, второй – мексиканский. Авторы задаются вопросом: почему жизненный уровень американского города значительно выше, чем города мексиканского? Все дело в том, отвечают Аджемоглу и Робинсон, в том, что жители американского города живут в обществе, где господствуют инклюзивные институты, а жители мексиканского – в обществе с экстрактивными институтами. Хорошо, пусть так. Но (повторяю, это немедленно возникающий вопрос), благодаря чему возникло это различие? Демография? Нет, половозрастной состав и население примерно одинаковое. Этническая композиция? Тоже нет, все примерно одинаково выглядят. Климат? Точно нет, города расположены в одном и том же регионе. Культура или религия? Нет, потому что (внимание!) жители мексиканского и американского городов «слушают одну и ту же музыку, исповедуют одну и ту же религию, смотрят одни и те же фильмы». Это провал.
Признаюсь, когда увидел это, еще раз внимательно перечитал: нет, все правильно. То есть, авторы на первых же страницах в упор не понимают (и никак, что очень важно, не отмечают) разницы, например, между тем, что один город находится в зоне влияния протестантской религии, другой столетиями жил в католической? И тем более поразительно, что авторы вообще никак не комментируют тот факт, что поведение людей, вообще говоря, тесно связано с тем, в какой культуре они были воспитаны и прошли дальнейшую социализацию. То есть, опять-таки: важнейший вопрос «по какой причине люди выбирают создать инклюзивные, а не экстрактивные, институты» (или наоборот) авторы практически не рассматривают. Это неважно. Важно – показать много примеров того, что экстрактивность – плохо, инклюзивность – хорошо.
И дальше все точно так и идет. Да, собран обширный исторический материал. Но ценность его остается очень невысокой именно из-за того, что это работа не историческая, а выполненная с явной заявкой на практическое применение новых знаний о политическом и экономическом развитии. И удивляет, что столь маститые ученые совершенно не ставят вопрос о том, как государству перейти от экстрактивной модели к модели инклюзивной. Все, что они делают – описывают конкретные примеры институтов и констатируют, что экстрактивная модель в долгом историческом периоде неэффективна, а инклюзивная обладает большей степенью адаптации к меняющимся условиям – прежде всего социально-экономическим. С этим вполне можно согласиться. И если бы книга позиционировалась как чисто исторический труд, этого было бы вполне достаточно. Но работа Аджемоглу и Робинсона нацелена на то, чтобы дать объяснение современным различиям в уровне экономического развития, и показать, с чем эти различия связаны, чтобы способствовать переходу на новый уровень развития тех стран, которые оказались зажаты в тисках экстрактивного развития. Для такой работы сборника исторических зарисовок явно недостаточно. Не говоря уже о том, что само объяснение, не принимающее всерьез культуральный фактор, выглядит предельно одномерным.
При этом вполне отчетливо проглядывает фоновая цель авторов – показать, что «китайский путь» (эффективный авторитарный режим с партией, стоящей над государством, и регулирующий рыночную экономику) в долгом сроке неэффективен, поскольку опирается на те самые экстрактивные институты, и в некоем неопределенном будущем подорвет собственные основания. Это, опять-таки, вполне возможно, и я склонен согласиться с такой перспективой для нынешнего Китая. Но здесь вновь встает вопрос, ответ на который стоило бы как-то конкретнее очертить авторам: как осуществить транзит от одной институциональной модели к другой? Это, между прочим, критически важный вопрос, потому что от него зависит (косвенно) не только международная стабильность, но и (прямо) успех либеральных реформаторов внутри той или иной страны. Но в книге внятных рецептов нет, и это не столько разочаровывает даже, сколько удивляет – неужели при накоплении и обработке такого большого массива исторических примеров нельзя сделать каких-то концептуальных заключений?
В общем, книга хоть и широко читаемая, содержащая немало любопытной информации, но все же скорее «модная» в плохом смысле этого слова, как высказывание на злободневную тему, устаревающее уже через несколько дней. Тот случай, когда чтение классических работ по политологии (хотя бы того же Хантингтона с «Политическим порядком в меняющихся обществах», или Роберта Даля с «Полиархией») выглядит более ценным для понимания современной действительности, чем знакомство с трудами нынешних героев момента.
Why Nations Fail: The Origins of Power, Prosperity, and Poverty. Crown Business, 2012 - 546 p.
