На данный момент – самый интересный для меня текст Г.В.Ф. Гегеля, причем интересный в очень многих отношениях. Все впечатления вместить в рамки одного отзыва, конечно, нельзя, но хотя бы основное проговорить можно. Впрочем, сначала, как всегда – контекст. Книга представляет собой собрание гегелевских лекций, читанных им с начала 1820-х по начало 1830-х гг. в Берлине, и посвященных проблеме философского осмысления исторического процесса. Важно, что перед нами хоть и подлинный, но не отредактированный самим Гегелем текст: работа составлена на основе собственных тетрадей и учебных планов автора, а также конспектов его лекций, но скомпонована она была лишь после смерти Гегеля поклонниками его творчества. Более того, в предисловии прямо говорится, что не стоит воспринимать текст как некое абсолютно завершенное и не допускающее отклонений произведение: Гегель часто варьировал объем лекционной информации, увеличивая одни разделы курса, и сокращая другие, в зависимости от желания акцентировал внимание то на одном аспекте всемирной истории, то на другом. Самое важное здесь – не точный объем разделов, а их общая последовательность, содержательное единство и логическая взаимосвязь.
Что мне больше всего понравилось в книге – это красивый (местами даже поэтический) язык описания и, как ни странно, простота и ясность излагаемых мыслей. Это работает в пользу моего предположения о том, что Гегель в принципе был способен выражаться точно, красиво и в то же время – относительно кратко; все его словесные изощрения, встречаемые в книгах – это не желание искусственно усложнить текст, а скорее следствие сложности и всеохватности тех вопросов, с которыми он имел дело (поскольку мыслил Гегель, можно сказать, «тотально», т.е. стремился показать поставленные проблемы во всех их полноте и диалектической взаимосвязи). Еще один понравившийся момент – лекции очень многое проясняют для понимания гегелевской философской системы, общий вид которой задан в «Феноменологии Духа»; при этом их можно читать и отдельно, я даже больше скажу – знакомство с гегелевским наследием стоит начать именно с этой работы, она наиболее доступная для понимания, и не содержит каких-то очень сложных диалектических вывертов и многослойных формулировок, над которыми можно думать неделю, прежде чем перевернуть страницу. Главная задача лекций – на основе исторического материала показать, что история есть рациональный, постигаемый человеческим сознанием процесс, который имеет своей целью «прогресс в осознании свободы – прогресс, который мы должны познать в его необходимости». Можно еще сказать, что эти лекции – приложение схемы, изложенной в «Феноменологии Духа», к истории. Во введении Гегель открытым текстом говорит, что для понимания его философии истории необходимо прежде всего верить в то, что разум господствует в мире, что процесс развития мировой истории имеет не только логически выделяемые компоненты, но и закономерный финал. Здесь же Гегель употребляет свои знаменитые слова о «хитрости разума», указывая, что исторические события часто происходят не благодаря сознательным действиям, а под влиянием страстей, эмоций и ошибок – однако это никак не аргумент в пользу того, что история есть лишь перечень бедствий человечества, наоборот: в этой игре стихий наличествует скрытая (но вполне постижимая) логика развития, которая доступна пониманию, если мы отвлечемся от частностей, и будем рассматривать мировую историю именно как всемирную, причем дистанцированно, не находясь в гуще событий (это часто мешает разглядеть важные детали за чередой мелких), а поднявшись над ними. Иными словами, в истории мы должны прежде всего видеть «всеобщее», а не «единичное» – но это проблематично для многих людей в силу ограниченности их жизненного опыта. Так что без философской рамки, в пределах которой идет осмысление истории, обойтись невозможно. И последнее предварительное замечание: верный своей системе, Гегель рассматривает прогресс свободы в истории как реализацию самопознания Мирового Духа (Weltgeist), то есть всемирная история есть осознание Мировым Духом своей собственной свободы. А поскольку Мировой Дух воплощается в людях (или, точнее говоря, в народах), то история в гегелевской трактовке есть прежде всего история становления и развития «всемирно-исторических народов». Народы же, что принципиально важно, конституируются в государствах, а потому самые важные события мировой истории происходят в сфере политического, то есть в отношениях государств между собой. Отталкиваясь от этой концепции, Гегель выделяет в истории четыре масштабных категории: «восточный мир» (Китай, Индия, Персия), «греческий мир» (эллинские полисы), «римский мир» (Республика и Империя), а затем – «германский мир» (страны Северной Европы, возникшие из обломков Западной Римской Империи). Здесь очень важно подчеркнуть, что это не «цивилизации» в более позднем понимании этого слова, а скорее исторические эпохи, в рамках которых существуют те или иные государства. И опять же, «германский мир» в гегелевском понимании не равен собственно Германии, это очень широкое понятие, фактически – синоним протестантской Европы, включающий в себя не только германские земли, но также англичан и скандинавов. О других европейских нациях Гегель говорит, но лишь в связи с «германским миром», не умаляя их заслуг, но рассматривая большинство из них как периферийные для его концепции (также он относится к Америке и, насколько можно понять, к России, подразумевая, что это «земли будущего», и их исторический потенциал себя еще проявит).
Гегель подробно рассказывает о китайском и индийском обществах, но заключает, что они не имеют истории как логически связного сюжета, их история носит чисто дидактический или фактологический характер (наставления для государей или перечни событий), а вот персов и их империю Гегель оценивает заметно выше, потому что видит в них первые серьезные проблески человеческой свободы (хотя и неверно интерпретированные, лежащие «в себе», не осознанные). Затем, в греческом мире Гегель рассматривает эллинов как первый народ, осознавший индивидуальную свободу как практически реализуемую возможность (пусть даже эллинское понимание свободы сопрягалось с рабством огромных масс людей). Значение римского мира Гегель видит в том, что римляне, сформировав универсальный политический порядок (империю) подготовили условия для соединения индивидуальной свободы и прочной государственности (хотя на практике не реализовали их из-за особенностей своей языческой религии). Воплощение же этого синтеза свободы и порядка, как показывает Гегель, выпало на долю христианизированного германского мира, который сначала через католичество, а затем через Реформацию пришел к осознанию свободы индивида как высшей ценности не только в духовном, но и в материальном пространстве.
Здесь, правда, возникает любопытный вопрос: почему же тогда духовная революция произошла в немецких землях, а материальная – во Франции (то бишь в стране романской культуры)? Гегель отвечает на этот вопрос очень просто: в германских княжествах свобода была уже принципиально (в сфере совести) осуществлена, основные события свершились, и речь не могла идти о революции, но лишь об эволюции – постепенном усовершенствовании существующего строя. А вот во Франции, где продолжали господствовать католический догматизм и поддерживаемый им абсолютизм, имело место противоречие, которое не могло быть решено чисто духовно. Иными словами, хотя германский мир и открыл принцип свободы, первое воплощение его выпало на долю других народов – тех, кто нуждался в нем более всего.
Это, кстати, важный пример того, что Гегель никоим образом не является примитивным «евроцентристом» или, тем более, «этноцентристом» - да, он исключает целые народы из исторического потока, но, во-первых, это не означает отказа признать их человечность, а, во-вторых, он принципиально допускает возможность включения народов в историю (хотя бы потому, что открытая в Реформации свобода, да и христианство вообще, есть универсальная по своей направленности ценность, потенциально доступная всему человечеству).
И последнее, что хочется отметить – о выделении именно Великой французской революции. Гегель, несомненно, знает и помнит все революции, которые сотрясали цивилизованный мир до нее, однако он очень четко объясняет, что именно делает французский опыт всемирно-историческим: никогда раньше не было такого, чтобы «человек вставал на голову» – то есть революция во Франции первая, осуществленная на основе философского мировоззрения, причем мировоззрения универсалистского и в основе своей правильного (хотя конкретные ее проявления могут искажаться из-за человеческих страстей и ошибок). Все прочие восстания суть ситуативные и достаточно локальные подвиги отдельных революционеров, установивших более прогрессивный строй (Америка, видимо, не видна в гегелевской оптике из-за географической удаленности, ее пример не был настолько заразителен сразу) в своих обществах. Французская же революция с самого начала провозглашает свою универсальность, пусть даже и лежащую на национальном фундаменте. Через столетие после смерти Гегеля в Берлине другой философ в Париже, переосмыслив гегелевское наследие, расскажет о том, почему революция во Франции знаменовала собой Конец Истории, и «не будет больше ничего нового на Земле». Его имя – Александр Кожев.
G. W. F. Hegel. Vorlesungen über die Philosophie der Weltgeschichte (1837)
Гегель подробно рассказывает о китайском и индийском обществах, но заключает, что они не имеют истории как логически связного сюжета, их история носит чисто дидактический или фактологический характер (наставления для государей или перечни событий), а вот персов и их империю Гегель оценивает заметно выше, потому что видит в них первые серьезные проблески человеческой свободы (хотя и неверно интерпретированные, лежащие «в себе», не осознанные). Затем, в греческом мире Гегель рассматривает эллинов как первый народ, осознавший индивидуальную свободу как практически реализуемую возможность (пусть даже эллинское понимание свободы сопрягалось с рабством огромных масс людей). Значение римского мира Гегель видит в том, что римляне, сформировав универсальный политический порядок (империю) подготовили условия для соединения индивидуальной свободы и прочной государственности (хотя на практике не реализовали их из-за особенностей своей языческой религии). Воплощение же этого синтеза свободы и порядка, как показывает Гегель, выпало на долю христианизированного германского мира, который сначала через католичество, а затем через Реформацию пришел к осознанию свободы индивида как высшей ценности не только в духовном, но и в материальном пространстве.
Здесь, правда, возникает любопытный вопрос: почему же тогда духовная революция произошла в немецких землях, а материальная – во Франции (то бишь в стране романской культуры)? Гегель отвечает на этот вопрос очень просто: в германских княжествах свобода была уже принципиально (в сфере совести) осуществлена, основные события свершились, и речь не могла идти о революции, но лишь об эволюции – постепенном усовершенствовании существующего строя. А вот во Франции, где продолжали господствовать католический догматизм и поддерживаемый им абсолютизм, имело место противоречие, которое не могло быть решено чисто духовно. Иными словами, хотя германский мир и открыл принцип свободы, первое воплощение его выпало на долю других народов – тех, кто нуждался в нем более всего.
Это, кстати, важный пример того, что Гегель никоим образом не является примитивным «евроцентристом» или, тем более, «этноцентристом» - да, он исключает целые народы из исторического потока, но, во-первых, это не означает отказа признать их человечность, а, во-вторых, он принципиально допускает возможность включения народов в историю (хотя бы потому, что открытая в Реформации свобода, да и христианство вообще, есть универсальная по своей направленности ценность, потенциально доступная всему человечеству).
И последнее, что хочется отметить – о выделении именно Великой французской революции. Гегель, несомненно, знает и помнит все революции, которые сотрясали цивилизованный мир до нее, однако он очень четко объясняет, что именно делает французский опыт всемирно-историческим: никогда раньше не было такого, чтобы «человек вставал на голову» – то есть революция во Франции первая, осуществленная на основе философского мировоззрения, причем мировоззрения универсалистского и в основе своей правильного (хотя конкретные ее проявления могут искажаться из-за человеческих страстей и ошибок). Все прочие восстания суть ситуативные и достаточно локальные подвиги отдельных революционеров, установивших более прогрессивный строй (Америка, видимо, не видна в гегелевской оптике из-за географической удаленности, ее пример не был настолько заразителен сразу) в своих обществах. Французская же революция с самого начала провозглашает свою универсальность, пусть даже и лежащую на национальном фундаменте. Через столетие после смерти Гегеля в Берлине другой философ в Париже, переосмыслив гегелевское наследие, расскажет о том, почему революция во Франции знаменовала собой Конец Истории, и «не будет больше ничего нового на Земле». Его имя – Александр Кожев.
G. W. F. Hegel. Vorlesungen über die Philosophie der Weltgeschichte (1837)
