История, как заметил однажды Александр Кожев, движется посредством серии революций. После того, как в начале XIX века наполеоновские армии пронесли идею освобождения Человека через всю Европу, ни одна страна современного мира не осталась вне влияния этого великого принципа, который оказал в дальнейшем еще более всепроникающее воздействие на самые различные общества как в самой Европе, так и далеко за ее пределами. В определенном смысле слова, все сколь-нибудь значимые революционные кризисы после Великой французской революции представляют собой «подтягивание провинций» к уровню «метрополии», первой открывшей и утвердившей идею свободного исторического индивида: с этой революцией приходит завершение Истории как поиска наиболее подходящей для человеческой природы формы политической организации.
Что, конечно же, не означает ни бессмысленности последующих революций, ни, тем более, их незначительности в контексте развертывания постисторического горизонта для человечества. Теда Скочпол в своей классической работе о государствах и социальных революциях исследовала три таких революции, определившие облик современного мира в Европе и Азии для сотен миллионов людей: среди них, помимо неизбежной для такой работы французской революции, есть российская революция 1917 года, и китайский опыт революционного потрясения, охватывающий гигантский период с 1911 по 1949 годы. Все эти примеры Скочпол ставит в сравнительную перспективу, проводя аналогии не только в рамках трех случаев, но и с привлечением примеров из английской, немецкой и японской истории, позволяющих лучше понять особенности каждого из представленных в книге исторических процессов.
Скочпол писала свою книгу в середине – конце 1970-х, когда анализ революций в американской академической среде испытывал серьезное влияние марксизма, и вместе с тем, был сосредоточен в основном на разборе отдельных аспектов революции как исторического феномена, таких как рост народного недовольства, или действия революционно настроенных групп в ходе политических кризисов. Скочпол, будучи ученицей и наследницей Баррингтона Мура, попыталась предложить иную, много более объемную, структурную модель описания и понимания революции, используя то, что она называет «сравнительной перспективой». Ее модель центрирована не на идеологических движениях или факторах народного восстания, а на государстве – ключевом институте, определяющем характер революционного процесса, и том самом институте, за контроль над которым как раз и борются различные политические силы в ходе революции. В то же время, государства, попавшие в водоворот революционных потрясений, Скочпол рассматривает не изолированно, а в международном контексте, поскольку убеждена, что внешние факторы играют очень важную роль в особенностях любой заслуживающей внимания революции.
Сообразно этой перспективе, книга делится на две большие части. Первая посвящена в основном прошлому, и рассматривает особенности трех государств в предреволюционную эпоху. Вторая сосредоточена на анализе собственно революций, а также тех государств, которые складываются по итогам окончания революционного периода. В каждой главе Скочпол последовательно изучает различные структуры – такие как крестьянские общины, аристократические собрания, партийные организации или государственные бюрократические иерархии – в контексте сначала дореволюционных, а затем революционных и послереволюционных событий. Самой важной структурой Скочпол считает, конечно, государство (прямого определения которому, кстати, не дается нигде в книге), обладающее определенной автономией по отношению к основным общественным силам, будь то элиты, средние классы, или народные массы.
В первой части внимание сосредоточено на причинах, вызвавших революции во Франции, России и Китае. Здесь речь идет о том, как государства ancien regime попали в предреволюционный кризис, и, в особенности, о роли аграрной структуры в определении особенностей крестьянских восстаний в этих странах. При этом все три страны, представленные в книге, Скочпол описывает как «аграрные бюрократии» - термин, скорее затуманивающий, чем проясняющий, учитывая историческую и культурную дистанцию, пролегающую между каждым из обозреваемых государств.
Франция в середине XVIII века определяется как страна, переходящая от феодализма к капиталистической общественной формации, причем роль политики престижа Скочпол отмечает особо, подчеркивая, что глубокий экономический кризис второй половины века во многом связан с постоянными военными кампаниями французских королей, расходы на которые неумолимо росли, при том, что финансовая база монархии развивалась намного медленнее, чем амбиции ее правителей во внешней политике. Практика продажи должностей в итоге перестала работать из-за того, что претендентов стало слишком много, и растущие средние слои почувствовали себя обделенными двором, который еще и отказывался расширять налоговую базу за счет аристократии. В таких условиях созыв Генеральных штатов в 1789-м привел не к упорядочиванию, а наоборот, к постоянным склокам различных слоев общества, что парализовало административную машину королевства, одновременно давая возможность новым сегментам общества получить политическое влияние, что подорвало власть двора и его контроль над внутренней политикой.
Китай, анализ которого идет следом, рассматривается как бюрократическая империя, но без какого-либо феодализма (факт, в свете последующего описания выглядит по меньшей мере странно) – вплоть до XIX столетия китайская социальная структура остается более-менее стабильной. Крестьяне, организованные местными чиновниками не в отдельные домовладения или общины, а в деревенские сообщества, время от времени восстают, однако до 1850-х годов эти бунты обычно не представляют глобальной угрозы для империи. А вот примерно с начала «опиумных войн» в 1840-х и постепенного давления европейских держав на Китай, ситуация меняется, и местные власти – ввиду необходимости как можно скорее подавить крестьянские и бандитские волнения – начинают сосредотачивать в своих руках все больше финансовых, и, что более важно, военных полномочий. В результате к началу ХХ века власть центра серьезно ослабевает, и серия военных поражений толкает имперское правительство на лихорадочные реформы в 1910-х годах – но итогом их становится революция, сметающая династию Цин, и погружающая страну в хаос, из которого она выйдет только через полвека.
Россия, как и Франция, являет собой переходное общество, медленно избавляющееся от феодальных структур в пользу промышленной экономики и современной социальной структуры. Скочпол здесь обращает внимание на факт, который может казаться тривиальным, но в сравнительной оптике выглядит более странным: отмена крепостного права в 1860-х не вызвала никакого серьезного сопротивления со стороны дворян – причиной тому, как полагает Скочпол, было политическое бессилие этого сословия, целиком зависимого от императорской власти; в Китае или Франции, полагает Скочпол, элиты обычно блокировали любые попытки центрального правительства лишить их привилегий. В то же время Скочпол объясняет, что реформа крепостного права проводилась самими дворянами без активного участия царских чиновников, что само по себе выглядит альтернативным (и более вменяемым) объяснением: нет особого смысла восставать против центра, если есть возможность реализовать реформы в максимально выгодной для себя редакции. Как бы то ни было, реформы 1860-х и 1880-х годов запускают процесс модернизации в России, который, однако, был прерван войной в 1914-м, и привел имперское правительство к полному краху за несколько лет, что вызвало масштабный хаос 1917 года.
Что касается роли крестьянских масс в революциях (тема, которую Скочпол явно подхватила у Мура), то здесь различия могут быть охарактеризованы примерно так: Франция в 1789 году – страна мелких крестьянских собственников, действующих в рамках традиционной общины; Россия в 1910-е годы – в намного большей степени страна крестьянских общин, а не раздробленных частных владений, несмотря на реформы правительства, направленные против сельских сообществ; в Китае, в отличие от европейских стран, организатором восстаний оказывается не крестьянская община или отдельные ее лидеры, а местный чиновник, который и в мирное время выступает как связующее звено между разными деревнями. К этим трем примерам Скочпол добавляет два контрпримера: Англию 1640-х, где революция прошла без массовых крестьянских выступлений (из-за распада общины задолго до революции) и Германию 1840-х, где восстала только часть крестьян, в основном в западных землях, в то время как прусские крестьяне (из которых в основном и набиралась армия) оставались лояльными помещикам, с которыми они были сильнее связаны, чем к западу от Эльбы. Именно отсутствие радикальных крестьянских масс, подчеркивает Скочпол, привело к тому, что события 1640-1690 годов в Англии и 1848-1849 годов в Германии не приобрели характер собственно социальной революции.
Во второй части анализируются результаты революционного процесса в трех странах, с фокусировкой на государственном строительстве. В отличие от марксистского подхода, Скочпол не особенно интересуется расстановкой классовых сил, и в отличие от подхода, который она называет «волюнтаристским», ей абсолютно не интересна роль идеологий в революционных потрясениях. Если классовая борьба для Скочпол второстепенна ввиду автономии государства (и роли политических лидеров, как организаторов массовых движений), то идеологии она считает в принципе малозначимым фактором, поскольку их роль ограничивается структурными условиями революционного кризиса, и, как категорично утверждает Скочпол, смысл идеологии не позволяет ничего предсказать в ходе самой революции.
Франция после революции превращается в современное государство, хотя этот процесс лишь начинается – но никак не завершается – благодаря революционным потрясениям 1789-1815 гг. Сокчпол при этом отдельно разбирает вопрос о том, насколько французская революция была «буржуазной», и особо подчеркивает, что наследие революции, вопреки традиционной марксистской точке зрения, противоречиво в том смысле, что крах ancient regime способствовал и развитию, и сдерживанию капитализма. Ключевой момент в революции, полагает Скочпол, заключается в том, что были обеспечены современные права собственности, а также обновлен весь административный аппарат государства – во многом это произошло под влиянием наполеоновской эпохи, которая завершает революцию, консолидировав многие ее завоевания. В этом смысле Скочпол солидарна с маркистским взглядом на революцию как на «великую метлу», убравшую с дороги современности весь средневековый хлам, мешающий развитию Франции как образца модерного государства.
Россия отличалась от французского примера тем, что в русской революции сам вопрос о том, кто будет править – король, парламент или диктатор – был неуместен ввиду того, что к 1917 г. произошел практически полный распад государственной системы, и центром власти стали массовые движения, возглавляемые партиями. Либералы не обладали таким массовым резервом, и уже только поэтому не смогли сыграть значимой роли в революции, зато радикальные силы – прежде всего большевики – как раз опирались на широкую поддержку в обществе, и это позволило им сначала вести гражданскую войну, а затем победить в ней. Еще одно отличие от Франции – намного более сильное влияние общины в деревне, и последующая в 1930-е гг. конфронтация города и деревни в форме насильственной коллективизации. НЭП в такой оптике – не более чем временная мера, компромисс городского и деревенского миров, который вряд ли мог бы продлиться долго. А основной итог отчасти напоминает французский, только в более экстремальной форме: было создано мощное современное государство, с намного более широким вовлечением масс в политику, но ценой этого стал террор и подавление рабочих и крестьян как общественной силы, превращение их в придаток всемогущей партии.
Китай представляет собой наиболее любопытный из всех трех примеров – несмотря на многие черты сходства с русским опытом 1917-1937 гг., в китайской революции марксистская партия победила не через подчинение города деревне, а наоборот – через создание в деревенских сообществах партийных и государственных структур, которые затем распространились и в городской среде. Такая стратегия, конечно, не имеет ничего общего ни с ортодоксальным марксизмом, ни с большевистским опытом гражданской войны и коллективизации, но тем не менее, именно она привела китайских коммунистов к победе. Китай, таким образом, оказывается единственной из трех революций, в которых деревня оказывается плацдармом для наступления на город. Следующее – не менее радикальное – отличие состоит в том, что победа революции в 1949 г. не привела к имитации советской модели модернизации, а закончилась созданием собственной долгосрочной стратегии развития страны, где намного большая роль отводилась личной инициативе и непосредственному контакту партийцев с народными массами. В итоге Китай стал страной перманентной и во многом стихийной мобилизации (что ярче всего проявилось в годы «культурной революции»), в отличие от Советского Союза, в котором партия намного жестче контролировала массовую активность.
В целом, книга Скочпол оставляет после себя немало материала для размышлений, хотя скорее вопреки, чем благодаря стилю и логике изложения. Сам текст написан излишне бюрократическим языком, с множеством излишних повторений, что серьезно раздражает при восприятии, особенно на фоне работ по аналогичной тематике, но написанных более ясно и интересно. С точки зрения методологии, конечно, самый вопиющий пробел – придание идеологии абсолютно вторичного статуса, что особенно странно на фоне подчеркивания роли отдельно взятых политических лидеров; если один человек может влиять на государственную структуру, используя административный аппарат или революционную неразбериху – то решительно непонятно, почему идеология не может оказывать формирующее воздействие на государственное строительство. Скочпол постоянно говорит, что любая революция проходит только в рамках коридора возможностей, заданных объективными факторами, вроде уровня развития экономики или международного давления – неясно, что мешает включить в этот список идеологию, особенно если она является мобилизующим массы феноменом (что Скочпол открыто признает).
Но нельзя сказать, что книга совершенно лишена достоинств – все-таки не зря она считается классикой. Так, в ней дан очень любопытный анализ китайской революции и китайского общества вообще. Скочпол, надо сказать, откровенно восхищается Китаем на протяжении всей книги, видя в нем «блистательную империю», хотя это и не слишком мешает ей анализировать плюсы и минусы революционных событий. Да и сама сравнительная перспектива для революций – несомненно, очень интересная идея, которую Скочпол добросовестно и последовательно стремится реализовать в своей работе, несмотря на то, что многие из заявленных ею факторов анализа (например, международное давление) она часто затрагивает лишь вскользь. Иногда Скочпол весьма удачно ставит вопросы, которые позволяют по-иному взглянуть на всем привычные события – как, например, в случае с ее анализом реформ 1860-х гг. в России. Но в целом, как ни странно, ее амбициозная книга, написанная через много лет после работы Баррингтона Мура, выглядит слабее, чем работа ее учителя.
