В ходе 2010-х годов многие заговорили о провале либерализма в Центральной Европе, которая до того считалась едва ли не образцовым примером посткоммунистического транзита. К власти в Польше и Венгрии пришли партии, руководители которых постепенно начали подрывать либерально-демократическую систему, манипулируя законодательством и обращаясь к националистически окрашенному популизму за массовой поддержкой. Ситуация усугубилась с началом мощнейшего миграционного кризиса, когда толпы беженцев начали штурмовать европейские границы, что вызвало резкую поляризацию внутри Европейского Союза. В то время как западноевропейские страны скорее выступали за то, чтобы принять тех, кто ищет убежища, в Центральной и Юго-Восточной Европе страны жестко воспротивились мигрантам из арабского мира, и лидерами блока несогласных стали Варшава и Будапешт.
Такое положение дел возникло отнюдь не случайно, и опирается на исторические предпосылки, которые сохраняют свою значимость и сейчас, несмотря на столетие войн и революций, серьезно перетряхнувших общества центральноевропейских стран. Иван Крастев недавно сделал попытку объяснить эту разницу между Западом и Востоком внутри Евросоюза, однако его анализ, при всей проницательности, остается неполным, и, что важнее, имеет существенные изъяны. В этом отношении более ранняя и, к сожалению, малоизвестная работа классика венгерского либерализма Иштвана Бибо представляется намного более интересной.
Бибо, ведущий гуманитарий Венгрии середины ХХ века, много писал по вопросам международных отношений, и его, как специалиста по международному праву и политическому анализу, крайне волновали перспективы войны и мира в Центральной и Восточной Европе, регионе, где начались две мировых войны. Его книга “О бедствиях и убожестве малых восточноевропейских стран” была написана на фоне Второй мировой войны, и вышла сразу после ее окончания, в качестве программы для будущего, более справедливого, регионального порядка.
В книге шесть глав, на протяжении которых последовательно рассматриваются проблемы национализма, территориального переустройства и мирного урегулирования в контексте Центральной Европы (любопытно, что сам Бибо чаще говорит о “центрально-восточной” или просто “восточной” Европе). В первых двух главах Бибо кратко описывает генезис национального сознания в разных частях Европы и его искаженные формы, характерные для восточной ее части. Затем идет разбор трех случаев краха древних государств - Венгрии, Богемии и Польши - и роли этого краха в современной истории. Бибо далее рассматривает деформации политической культуры в Центральной Европе, и в отдельную главу выделяет проблему территориальных споров. В последней главе содержатся предложения для послевоенной реорганизации региона.
Такое положение дел возникло отнюдь не случайно, и опирается на исторические предпосылки, которые сохраняют свою значимость и сейчас, несмотря на столетие войн и революций, серьезно перетряхнувших общества центральноевропейских стран. Иван Крастев недавно сделал попытку объяснить эту разницу между Западом и Востоком внутри Евросоюза, однако его анализ, при всей проницательности, остается неполным, и, что важнее, имеет существенные изъяны. В этом отношении более ранняя и, к сожалению, малоизвестная работа классика венгерского либерализма Иштвана Бибо представляется намного более интересной.
Бибо, ведущий гуманитарий Венгрии середины ХХ века, много писал по вопросам международных отношений, и его, как специалиста по международному праву и политическому анализу, крайне волновали перспективы войны и мира в Центральной и Восточной Европе, регионе, где начались две мировых войны. Его книга “О бедствиях и убожестве малых восточноевропейских стран” была написана на фоне Второй мировой войны, и вышла сразу после ее окончания, в качестве программы для будущего, более справедливого, регионального порядка.
В книге шесть глав, на протяжении которых последовательно рассматриваются проблемы национализма, территориального переустройства и мирного урегулирования в контексте Центральной Европы (любопытно, что сам Бибо чаще говорит о “центрально-восточной” или просто “восточной” Европе). В первых двух главах Бибо кратко описывает генезис национального сознания в разных частях Европы и его искаженные формы, характерные для восточной ее части. Затем идет разбор трех случаев краха древних государств - Венгрии, Богемии и Польши - и роли этого краха в современной истории. Бибо далее рассматривает деформации политической культуры в Центральной Европе, и в отдельную главу выделяет проблему территориальных споров. В последней главе содержатся предложения для послевоенной реорганизации региона.
Вообще говоря, именно эта небольшая книга может считаться самым известным и влиятельным текстом Бибо, хотя писал он много и долго. Эта работа интересна прежде всего тем, что Бибо в ней с исключительной яркостью описывает те особенности центральноевропейской ментальности, которые сделали этот регион цитаделью консервативного авторитаризма и самых грубых форм национализма. В отличие от Западной Европы, жители малых стран Центральной и Восточной Европы страдают от экзистенциального страха за сохранение своего национального сообщества, и страх этот ведет к возникновению политической истерии.
Этим термином Бибо обозначает комплекс ментальных феноменов, связанных с самовосприятием нации, и ее тревожностью в отношении своего будущего. Бибо видит корни политической истерии в трагическом опыте народов Центральной Европы, которые, будучи уже сложившимися королевствами, пережили поглощение враждебными империями. Показывая на трех ярких примерах - чешском, венгерском и польском - как нации Центральной Европы претерпели исторический крах своих государств, он затем указывает на тот факт, что в этом крахе (сколь бы горьким он ни казался самим этим народам) присутствовала не только внешняя злая воля, но и внутренняя необходимость. Те древние государства на востоке Европы, отмечает Бибо, которые в итоге стали частями абсолютистских империй (Габсбургской, германской или российской), содержали в себе аристократический принцип нации, отказывая в самоопределении не только значительным по числу меньшинствам, но также большинству населения в целом. В основе отказа лежит, по логике Бибо, все тот же экзистенциальный страх: как опасались многие политики в Центральной Европе, если признать права меньшинств, то они или когда-нибудь поглотят большинство, или, что не менее страшно, захотят отделиться, присоединив свои земли к другому государству - в любом случае нация погибнет.
После того как Первая мировая война смела прочь абсолютизм в Центральной Европе, древние нации обрели новые формы, но их политическая культура не соответствовала современному миру, а их элиты в массе своей мыслили категориями прошлого. За некоторым исключением Чехословакии (честно пытавшейся реализовать либерально-демократические принципы), страны Центральной Европы не только сохранили свой аристократический идеал нации, но даже укрепили его, пользуясь приобретенной свободой рук во внутренней политике. Отсюда - постоянные территориальные споры, угнетение меньшинств, попытки перевоспитать их в “правильном” национальном духе. Все это, подчеркивает Бибо, идет вразрез с принятой в Западной Европе идеей нации, которая основана в большей степени на гражданстве и политической лояльности (примером чего служит Франция), и, что хуже всего, постоянно подогревает региональные конфликты вокруг территорий и языка.
И здесь Бибо очень аккуратно - но недвусмысленно - указывает на то, что повторное расчленение венгерского королевства в 1945-м, крах чехословацкой республики в 1938-м, равно как и раздел Польши в 1939-м, должны бы указать народам на провалы в их собственной политике не меньше, чем на злонамеренность иностранных угнетателей. К сожалению, отмечает Бибо, эта проблема усугубляется тем, что в Центральной Европе смешиваются два разных принципа национальности, лингвистический и исторический: нация понимается как языковое сообщество и как сообщество, проживающее на определенной территории. Иными словами, центральноевропейская идея нации накладывается на западноевропейскую, порождая нескончаемые споры о том, какому государству принадлежит та или иная область.
Выход из этого тупика Бибо видит в том, чтобы последовательно провести четко обозначенный принцип лимитации границ который может быть либо лингвистическим, либо территориальным - но никаким иным. Сейчас, примерно через столетие после этого предложения, оно может показаться очевидным и даже банальным, но это лишь потому, что никаких серьезных изменений национальных границ в Европе с того времени не происходило - по крайней мере, в масштабах первой половины ХХ века. Бибо учитывал печальный опыт мирного урегулирования 1918-1920 гг., когда победоносные державы Антанты не только грубейшим образом нарушили ими же провозглашенное право наций на самоопределение (отказав Австрии в присоединении к Германии), но и, что, вероятно, хуже, часто проводили границы по экономическим или военным соображениям. Так, например, не были должным образом рассмотрены многие региональные споры в Силезии, а Данциг был объявлен “вольным городом”, что превратило его в постоянный объект немецких притязаний.
В анализе Бибо есть много спорных моментов (например, его явно анахронически-эссенциалистское описание наций как существовавших едва ли не со Средних Веков), но его описание политической истерии в Центральной Европе остается не только исторически точным, но и позволяет немало объяснить в современной политике. Хотя с 1989-го страны Центральной и Юго-Восточной Европы проделали большой путь, все же они - пусть и в разной степени - продолжают нести в себе тот истерический потенциал, о котором писал Бибо в середине прошлого века. И страх за выживание малой нации, о котором Бибо говорит как о конечном источнике многих проблем в Центральной Европе, отчетливо слышен в алармистских речах политиков в Варшаве, Будапеште или Софии - и особенно громко именно в связи с миграционным кризисом 2010-х. Бибо справедливо отмечает, что этот аспект социальной психологии Центральной Европы сложно понять в Западной Европе: для французов, англичан или итальянцев “смерть нации” это довольно абстрактный концепт, его используют в основном маргинальные политические силы. Но для народов, переживающих за последние 25-30 лет массовый отток населения на Запад, этот концепт носит предельно конкретный характер. В 1990-е об этом страхе удалось позабыть, но уже к концу 2000-х, после наращивания эмиграции из посткоммунистических стран в Западную Европу (“польский водопроводчик Петр”), в странах типа Литвы, Польши или Венгрии власти начали ощущать нарастающее беспокойство. А разразившийся в 2015-м миграционный кризис лишь сделал видимым латентно существовавший раскол внутри Евросоюза. Так что именно пробуждение политической истерии было одним из важнейших факторов, создавших в 2010-х оазис нелиберальных демократий в Центральной Европе.
István Bibó. A kelet-európai kisállamok nyomorúsága (1946)
Этим термином Бибо обозначает комплекс ментальных феноменов, связанных с самовосприятием нации, и ее тревожностью в отношении своего будущего. Бибо видит корни политической истерии в трагическом опыте народов Центральной Европы, которые, будучи уже сложившимися королевствами, пережили поглощение враждебными империями. Показывая на трех ярких примерах - чешском, венгерском и польском - как нации Центральной Европы претерпели исторический крах своих государств, он затем указывает на тот факт, что в этом крахе (сколь бы горьким он ни казался самим этим народам) присутствовала не только внешняя злая воля, но и внутренняя необходимость. Те древние государства на востоке Европы, отмечает Бибо, которые в итоге стали частями абсолютистских империй (Габсбургской, германской или российской), содержали в себе аристократический принцип нации, отказывая в самоопределении не только значительным по числу меньшинствам, но также большинству населения в целом. В основе отказа лежит, по логике Бибо, все тот же экзистенциальный страх: как опасались многие политики в Центральной Европе, если признать права меньшинств, то они или когда-нибудь поглотят большинство, или, что не менее страшно, захотят отделиться, присоединив свои земли к другому государству - в любом случае нация погибнет.
После того как Первая мировая война смела прочь абсолютизм в Центральной Европе, древние нации обрели новые формы, но их политическая культура не соответствовала современному миру, а их элиты в массе своей мыслили категориями прошлого. За некоторым исключением Чехословакии (честно пытавшейся реализовать либерально-демократические принципы), страны Центральной Европы не только сохранили свой аристократический идеал нации, но даже укрепили его, пользуясь приобретенной свободой рук во внутренней политике. Отсюда - постоянные территориальные споры, угнетение меньшинств, попытки перевоспитать их в “правильном” национальном духе. Все это, подчеркивает Бибо, идет вразрез с принятой в Западной Европе идеей нации, которая основана в большей степени на гражданстве и политической лояльности (примером чего служит Франция), и, что хуже всего, постоянно подогревает региональные конфликты вокруг территорий и языка.
И здесь Бибо очень аккуратно - но недвусмысленно - указывает на то, что повторное расчленение венгерского королевства в 1945-м, крах чехословацкой республики в 1938-м, равно как и раздел Польши в 1939-м, должны бы указать народам на провалы в их собственной политике не меньше, чем на злонамеренность иностранных угнетателей. К сожалению, отмечает Бибо, эта проблема усугубляется тем, что в Центральной Европе смешиваются два разных принципа национальности, лингвистический и исторический: нация понимается как языковое сообщество и как сообщество, проживающее на определенной территории. Иными словами, центральноевропейская идея нации накладывается на западноевропейскую, порождая нескончаемые споры о том, какому государству принадлежит та или иная область.
Выход из этого тупика Бибо видит в том, чтобы последовательно провести четко обозначенный принцип лимитации границ который может быть либо лингвистическим, либо территориальным - но никаким иным. Сейчас, примерно через столетие после этого предложения, оно может показаться очевидным и даже банальным, но это лишь потому, что никаких серьезных изменений национальных границ в Европе с того времени не происходило - по крайней мере, в масштабах первой половины ХХ века. Бибо учитывал печальный опыт мирного урегулирования 1918-1920 гг., когда победоносные державы Антанты не только грубейшим образом нарушили ими же провозглашенное право наций на самоопределение (отказав Австрии в присоединении к Германии), но и, что, вероятно, хуже, часто проводили границы по экономическим или военным соображениям. Так, например, не были должным образом рассмотрены многие региональные споры в Силезии, а Данциг был объявлен “вольным городом”, что превратило его в постоянный объект немецких притязаний.
В анализе Бибо есть много спорных моментов (например, его явно анахронически-эссенциалистское описание наций как существовавших едва ли не со Средних Веков), но его описание политической истерии в Центральной Европе остается не только исторически точным, но и позволяет немало объяснить в современной политике. Хотя с 1989-го страны Центральной и Юго-Восточной Европы проделали большой путь, все же они - пусть и в разной степени - продолжают нести в себе тот истерический потенциал, о котором писал Бибо в середине прошлого века. И страх за выживание малой нации, о котором Бибо говорит как о конечном источнике многих проблем в Центральной Европе, отчетливо слышен в алармистских речах политиков в Варшаве, Будапеште или Софии - и особенно громко именно в связи с миграционным кризисом 2010-х. Бибо справедливо отмечает, что этот аспект социальной психологии Центральной Европы сложно понять в Западной Европе: для французов, англичан или итальянцев “смерть нации” это довольно абстрактный концепт, его используют в основном маргинальные политические силы. Но для народов, переживающих за последние 25-30 лет массовый отток населения на Запад, этот концепт носит предельно конкретный характер. В 1990-е об этом страхе удалось позабыть, но уже к концу 2000-х, после наращивания эмиграции из посткоммунистических стран в Западную Европу (“польский водопроводчик Петр”), в странах типа Литвы, Польши или Венгрии власти начали ощущать нарастающее беспокойство. А разразившийся в 2015-м миграционный кризис лишь сделал видимым латентно существовавший раскол внутри Евросоюза. Так что именно пробуждение политической истерии было одним из важнейших факторов, создавших в 2010-х оазис нелиберальных демократий в Центральной Европе.
István Bibó. A kelet-európai kisállamok nyomorúsága (1946)
