2010-е годы были эпохой тяжелых испытаний для либерализма. В начале декады финансовый кризис подорвал оптимизм европейцев и американцев, обозначив новые пределы роста для рыночной экономики. Затем серия революций в арабском мире сбросила авторитарные режимы – но вскоре старые диктаторы почти везде сменились новыми. А под конец десятилетия в США – цитадели либерального миропорядка – бушевали ожесточенные культурные войны, связанные с политикой идентичности, и расколовшие американское общество.
На столь безрадостном фоне Фрэнсис Фукуяма – человек, 30 лет назад возвестивший о завершении Истории – выпустил свою новую книгу, посвященную защите классических либеральных идеалов. Фукуяма, надо сказать, за прошедшие годы не отказался от своего центрального тезиса, и по-прежнему отстаивает идею о том, что мы живем в постисторическом мире – мире, где фундаментальные идеологические вопросы решены, а либеральная демократия остается единственной универсальной признанной идейной системой, не имеющей значимых альтернатив. Иными словами, История как поиск оптимальной формы правления действительно завершена, и все нынешние проблемы либерализма – отнюдь не признаки его деградации, но скорее болезни роста, указывающие на необходимость переосмыслить ключевые либеральные принципы.
В своей книге Фукуяма и предлагает контуры такого переосмысления, указывая, что даже самые ярые сторонники политики идентичности, как правило, не хотят искать авторитарные решения, но призывают усовершенствовать (порой радикально) либерально-демократические механизмы. Таким образом, ключевая особенность нынешнего кризиса либерализма – не в том, что ему угрожает крах и замена какой-то авторитарной системой, но в том, что многие аспекты либерализма реализованы его критиками в формах настолько радикальных, что они подрывают сами основы свободного общества. А это означает, что переоценка достоинств либерализма должна начинаться с возвращения к основам.
В первой главе Фукуяма определяет рамки классического либерализма – здесь важно понять, что речь идет не столько о политической или экономической доктрине, сколько о мировоззрении в первую очередь. Либерализм, о котором говорит Фукуяма – это концепция, предполагающая, что центром социальной жизни является индивид, наделенный неотъемлемыми и универсальными правами, а руководящий политический принцип – равенство перед законом. При этом либерализм в современном мире чаще всего отождествляют с демократией как технологией управления: нормой для развитых (и многих развивающихся) государств является либерально-демократический режим, то есть сочетание защищенной законом личной автономии с участием индивида в осуществлении политической власти. Фукуяма отмечает, что наиболее серьезная критика в последние годы направлена именно на либерализм: мало кто спорит с тем, что граждане должны иметь право влиять на решения руководителей страны, но многие оспаривают ценность либерального мировоззрения.
Во второй главе Фукуяма указывает на первую из фундаментальных причин такого рода неприязни: стремительный взлет неолиберализма в экономике начиная с 1980-х. Хотя в свое время приход к власти людей вроде Рейгана или Тэтчер помог стимулировать экономический рост в развитом мире, многие сторонники неолиберализма вскоре уверовали в то, что государственное вмешательство в принципе вредит экономике, и участие в свободной игре рыночных сил – лучший рецепт процветания для всех участников рынка, от гигантских корпораций до частных лиц. В результате этой фетишизации рынка либерализм многими стал восприниматься как апология хищнического капитализма, а его моральные и правовые аспекты оказались надолго забыты.
В третьей главе Фукуяма показывает, как расцвет неолиберализма привел к обеднению понимания общественной жизни вообще. В основе неолиберальной модели экономики лежит рациональный индивид, максимизирующий собственную пользу – однако огромная популярность неолиберализма привела к тому, что эту (по необходимости упрощенную) модель человека начали распространять на смежные сферы социальных наук, и на оценку общественной жизни вообще. Подобная парадигма не учитывает целый комплекс мотивов человеческого поведения, никак не связанных с материальным благополучием – таких как честолюбие и сопереживание. Подобные мотивы находят свое выражение в широком спектре форм, от участия в волонтерских проектах и благотворительности до борьбы за права меньшинств. Так что идею о рациональной калькуляции выгод и издержек не следует преподносить как стержень всего человеческого поведения – забвение этого факта привело к дискредитации либерализма в последние несколько десятилетий.
Четвертая глава описывает процесс деонтологизации либерализма, начавшийся в 1970-х благодаря влиянию Джона Ролза, предложившего в своей работе «Теория справедливости» новое понимание персональной автономии – лишенное какой-либо прочной связи с культурой или историей. Как следствие, наивысшей ценностью в либерализме стал сам акт выбора моральных ценностей, а не содержание этих ценностей: индивид может выбрать любую систему нравственных координат, если не причиняет вреда другим людям и подчиняется законам. Хотя подобная установка может рассматриваться как большой шаг на пути к расширению спектра личного выбора, Фукуяма показывает, что на деле обновленный либерализм постепенно привел к подрыву собственных основ – потому что огромное число людей, имея неограниченный выбор в современном обществе предпочло ценности потребления или заботы о собственном здоровье (физическом и душевном), вместо того, чтобы заниматься хотя бы минимальной гражданской активностью, необходимой для поддержания институтов свободного общества. Либерализм, таким образом, для многих превратился в доктрину безоценочных суждений – ведь если все решения равны в своей значимости, то нет разницы между самоотверженной службой обществу и стремлением к личной славе или жаждой покупать все больше и больше вещей.
В пятой главе Фукуяма демонстрирует, как выхолащивание ценностных аспектов либерализма сопровождалось нарастающей критикой либерализма как лицемерной идеологии, призванной замаскировать системное неравенство в демократических странах. Начиная с 1960-х годов оформилось несколько течений мысли (позже объединенных под рамкой «критической теории»), утверждающих, что либеральные общества Запада – вопреки собственным идеалам – насквозь пропитаны мизогинией, эксплуатацией уязвимых меньшинств и близоруким евроцентризмом. К началу 2000-х эта критика проникла из академической среды в мейнстримные СМИ, начав стремительно распространяться в широких слоях американского общества – а затем и во многих других странах.
Шестая глава отдельно рассматривает наиболее фундаментальное обвинение активистов «критической теории» против либерализма – утверждение о том, что современная рациональность (и связанный с нею научный метод познания мира) не универсальный, а напротив – исключительно локальный западный феномен, опирающийся на опыт лишь одной из множества глобальных культур. Фукуяма показывает, как стремление современных критиков либерализма защитить права меньшинств приводит к отказу от концепции объективного знания: субъективный опыт маргинальных групп оказывается несоизмеримо важнее, чем независимый анализ данных. Критерием истинности и полезности любого знания (особенно в социальных науках) становится учет требований социальной справедливости. Наука, тем самым, превращается не в инструмент познания мира, но в набор средств для решения частных задач – чаще всего призванных показать вопиющую порочность современного общества.
В седьмой главе Фукуяма подробно исследует возникающую в связи с популярностью «критической теории» угрозу для еще одного базового принципа либерализма – свободы слова. Где-то около 2010-х годов, благодаря политике идентичности, продвигавшейся левыми активистами, рамки понятия «агрессия» расширились настолько, что сама речь многими стала расцениваться как форма насилия. По мере того как стиралось различие между физическим и вербальным насилием, укреплялись практики, направленные на то, чтобы ограничить свободу слова для тех, кто не был согласен с идеями «критической теории» и политики идентичности вообще. Самой известной такой практикой стал институт «отмены» - публичного бойкота того или иного человека из медиасферы – принятый на вооружение самыми разными людьми, от публицистов и политиков до инфлюенсеров и блогеров. При этом сам механизм «отмены» возможен во многом благодаря цифровым технологиям – и гигантским частным корпорациям, стоящим за развитием современных медиа. Это принципиально новая опасность для либерализма, поскольку вплоть до начала нового века главным (если не единственным) источником ограничений свободы слова виделось тираническое государство, а не диктат общественного мнения или власть частного бизнеса.
Восьмая глава посвящена тому, какие альтернативы предлагаются современными критиками либерализма. Здесь Фукуяма вновь подчеркивает очень важный – и верный – тезис, значение которого часто недооценивают: никто из сколь-нибудь влиятельных критиков (как справа, так и слева) не желает заменить либерально-демократический режим какой-то иной системой. Даже наиболее радикальные адепты политики идентичности хотят скорее усовершенствовать принципы либерализма (например, за счет борьбы с «привилегиями белых» или перераспределения доходов от богатых к бедным), а не отказаться от них.
Впрочем, в девятой главе Фукуяма обозначает ту сферу, в которой противоречие между теорией и практикой в либерализме зачастую кажется непреодолимым – это внешняя политика. Если права (равно как и достоинство) человека универсальны, то почему мир должен оставаться разделенным на отдельные государства, каждое из которых имеет свою правовую систему – и не все из них совместимы с либерализмом? Национальный и либеральный принципы в этом смысле кажутся антиподами. Фукуяма с типичным для себя реализмом указывает, что в международном сообществе универсальные права защищаются в первую очередь на уровне национальных государств – и этот уровень на данный момент (при всех его недостатках) оптимальный. Желание принять всех беженцев мира, хоть и может быть понятно на уровне эмоций, несовместимо с выживанием либеральной демократии.
Наконец, в десятой главе Фукуяма переходит к практическим очертаниям того, какой может быть новая либеральная политика, направленная на смягчение общественного раскола в США. Здесь кратко, но емко обозначает основные идеологические проблемы как правых, так и левых в контексте политики идентичности. С одной стороны, сторонники прогрессивных ценностей, сражаясь за права меньшинств и говоря о празднике разнообразия, сами неспособны принять идейное разнообразие американского общества. Миллионы голосов, отданных за Трампа, должны были показать левым активистам, что в стране есть огромное количество людей, отвергающих прогрессивную повестку – и этих людей нельзя просто так сбросить со счетов как ничтожное и архаичное меньшинство. С другой стороны, правые ошибаются, пытаясь остановить культурные изменения в обществе – консерваторам стоит не просто принять, но скорее возглавить их, чтобы процесс перехода к более инклюзивным ценностям прошел максимально гладко и мог быть по необходимости скорректирован.
Мы действительно живем в Конце Истории: либеральная идея по-прежнему лишена каких-то универсально привлекательных соперников.
На столь безрадостном фоне Фрэнсис Фукуяма – человек, 30 лет назад возвестивший о завершении Истории – выпустил свою новую книгу, посвященную защите классических либеральных идеалов. Фукуяма, надо сказать, за прошедшие годы не отказался от своего центрального тезиса, и по-прежнему отстаивает идею о том, что мы живем в постисторическом мире – мире, где фундаментальные идеологические вопросы решены, а либеральная демократия остается единственной универсальной признанной идейной системой, не имеющей значимых альтернатив. Иными словами, История как поиск оптимальной формы правления действительно завершена, и все нынешние проблемы либерализма – отнюдь не признаки его деградации, но скорее болезни роста, указывающие на необходимость переосмыслить ключевые либеральные принципы.
В своей книге Фукуяма и предлагает контуры такого переосмысления, указывая, что даже самые ярые сторонники политики идентичности, как правило, не хотят искать авторитарные решения, но призывают усовершенствовать (порой радикально) либерально-демократические механизмы. Таким образом, ключевая особенность нынешнего кризиса либерализма – не в том, что ему угрожает крах и замена какой-то авторитарной системой, но в том, что многие аспекты либерализма реализованы его критиками в формах настолько радикальных, что они подрывают сами основы свободного общества. А это означает, что переоценка достоинств либерализма должна начинаться с возвращения к основам.
В первой главе Фукуяма определяет рамки классического либерализма – здесь важно понять, что речь идет не столько о политической или экономической доктрине, сколько о мировоззрении в первую очередь. Либерализм, о котором говорит Фукуяма – это концепция, предполагающая, что центром социальной жизни является индивид, наделенный неотъемлемыми и универсальными правами, а руководящий политический принцип – равенство перед законом. При этом либерализм в современном мире чаще всего отождествляют с демократией как технологией управления: нормой для развитых (и многих развивающихся) государств является либерально-демократический режим, то есть сочетание защищенной законом личной автономии с участием индивида в осуществлении политической власти. Фукуяма отмечает, что наиболее серьезная критика в последние годы направлена именно на либерализм: мало кто спорит с тем, что граждане должны иметь право влиять на решения руководителей страны, но многие оспаривают ценность либерального мировоззрения.
Во второй главе Фукуяма указывает на первую из фундаментальных причин такого рода неприязни: стремительный взлет неолиберализма в экономике начиная с 1980-х. Хотя в свое время приход к власти людей вроде Рейгана или Тэтчер помог стимулировать экономический рост в развитом мире, многие сторонники неолиберализма вскоре уверовали в то, что государственное вмешательство в принципе вредит экономике, и участие в свободной игре рыночных сил – лучший рецепт процветания для всех участников рынка, от гигантских корпораций до частных лиц. В результате этой фетишизации рынка либерализм многими стал восприниматься как апология хищнического капитализма, а его моральные и правовые аспекты оказались надолго забыты.
В третьей главе Фукуяма показывает, как расцвет неолиберализма привел к обеднению понимания общественной жизни вообще. В основе неолиберальной модели экономики лежит рациональный индивид, максимизирующий собственную пользу – однако огромная популярность неолиберализма привела к тому, что эту (по необходимости упрощенную) модель человека начали распространять на смежные сферы социальных наук, и на оценку общественной жизни вообще. Подобная парадигма не учитывает целый комплекс мотивов человеческого поведения, никак не связанных с материальным благополучием – таких как честолюбие и сопереживание. Подобные мотивы находят свое выражение в широком спектре форм, от участия в волонтерских проектах и благотворительности до борьбы за права меньшинств. Так что идею о рациональной калькуляции выгод и издержек не следует преподносить как стержень всего человеческого поведения – забвение этого факта привело к дискредитации либерализма в последние несколько десятилетий.
Четвертая глава описывает процесс деонтологизации либерализма, начавшийся в 1970-х благодаря влиянию Джона Ролза, предложившего в своей работе «Теория справедливости» новое понимание персональной автономии – лишенное какой-либо прочной связи с культурой или историей. Как следствие, наивысшей ценностью в либерализме стал сам акт выбора моральных ценностей, а не содержание этих ценностей: индивид может выбрать любую систему нравственных координат, если не причиняет вреда другим людям и подчиняется законам. Хотя подобная установка может рассматриваться как большой шаг на пути к расширению спектра личного выбора, Фукуяма показывает, что на деле обновленный либерализм постепенно привел к подрыву собственных основ – потому что огромное число людей, имея неограниченный выбор в современном обществе предпочло ценности потребления или заботы о собственном здоровье (физическом и душевном), вместо того, чтобы заниматься хотя бы минимальной гражданской активностью, необходимой для поддержания институтов свободного общества. Либерализм, таким образом, для многих превратился в доктрину безоценочных суждений – ведь если все решения равны в своей значимости, то нет разницы между самоотверженной службой обществу и стремлением к личной славе или жаждой покупать все больше и больше вещей.
В пятой главе Фукуяма демонстрирует, как выхолащивание ценностных аспектов либерализма сопровождалось нарастающей критикой либерализма как лицемерной идеологии, призванной замаскировать системное неравенство в демократических странах. Начиная с 1960-х годов оформилось несколько течений мысли (позже объединенных под рамкой «критической теории»), утверждающих, что либеральные общества Запада – вопреки собственным идеалам – насквозь пропитаны мизогинией, эксплуатацией уязвимых меньшинств и близоруким евроцентризмом. К началу 2000-х эта критика проникла из академической среды в мейнстримные СМИ, начав стремительно распространяться в широких слоях американского общества – а затем и во многих других странах.
Шестая глава отдельно рассматривает наиболее фундаментальное обвинение активистов «критической теории» против либерализма – утверждение о том, что современная рациональность (и связанный с нею научный метод познания мира) не универсальный, а напротив – исключительно локальный западный феномен, опирающийся на опыт лишь одной из множества глобальных культур. Фукуяма показывает, как стремление современных критиков либерализма защитить права меньшинств приводит к отказу от концепции объективного знания: субъективный опыт маргинальных групп оказывается несоизмеримо важнее, чем независимый анализ данных. Критерием истинности и полезности любого знания (особенно в социальных науках) становится учет требований социальной справедливости. Наука, тем самым, превращается не в инструмент познания мира, но в набор средств для решения частных задач – чаще всего призванных показать вопиющую порочность современного общества.
В седьмой главе Фукуяма подробно исследует возникающую в связи с популярностью «критической теории» угрозу для еще одного базового принципа либерализма – свободы слова. Где-то около 2010-х годов, благодаря политике идентичности, продвигавшейся левыми активистами, рамки понятия «агрессия» расширились настолько, что сама речь многими стала расцениваться как форма насилия. По мере того как стиралось различие между физическим и вербальным насилием, укреплялись практики, направленные на то, чтобы ограничить свободу слова для тех, кто не был согласен с идеями «критической теории» и политики идентичности вообще. Самой известной такой практикой стал институт «отмены» - публичного бойкота того или иного человека из медиасферы – принятый на вооружение самыми разными людьми, от публицистов и политиков до инфлюенсеров и блогеров. При этом сам механизм «отмены» возможен во многом благодаря цифровым технологиям – и гигантским частным корпорациям, стоящим за развитием современных медиа. Это принципиально новая опасность для либерализма, поскольку вплоть до начала нового века главным (если не единственным) источником ограничений свободы слова виделось тираническое государство, а не диктат общественного мнения или власть частного бизнеса.
Восьмая глава посвящена тому, какие альтернативы предлагаются современными критиками либерализма. Здесь Фукуяма вновь подчеркивает очень важный – и верный – тезис, значение которого часто недооценивают: никто из сколь-нибудь влиятельных критиков (как справа, так и слева) не желает заменить либерально-демократический режим какой-то иной системой. Даже наиболее радикальные адепты политики идентичности хотят скорее усовершенствовать принципы либерализма (например, за счет борьбы с «привилегиями белых» или перераспределения доходов от богатых к бедным), а не отказаться от них.
Впрочем, в девятой главе Фукуяма обозначает ту сферу, в которой противоречие между теорией и практикой в либерализме зачастую кажется непреодолимым – это внешняя политика. Если права (равно как и достоинство) человека универсальны, то почему мир должен оставаться разделенным на отдельные государства, каждое из которых имеет свою правовую систему – и не все из них совместимы с либерализмом? Национальный и либеральный принципы в этом смысле кажутся антиподами. Фукуяма с типичным для себя реализмом указывает, что в международном сообществе универсальные права защищаются в первую очередь на уровне национальных государств – и этот уровень на данный момент (при всех его недостатках) оптимальный. Желание принять всех беженцев мира, хоть и может быть понятно на уровне эмоций, несовместимо с выживанием либеральной демократии.
Наконец, в десятой главе Фукуяма переходит к практическим очертаниям того, какой может быть новая либеральная политика, направленная на смягчение общественного раскола в США. Здесь кратко, но емко обозначает основные идеологические проблемы как правых, так и левых в контексте политики идентичности. С одной стороны, сторонники прогрессивных ценностей, сражаясь за права меньшинств и говоря о празднике разнообразия, сами неспособны принять идейное разнообразие американского общества. Миллионы голосов, отданных за Трампа, должны были показать левым активистам, что в стране есть огромное количество людей, отвергающих прогрессивную повестку – и этих людей нельзя просто так сбросить со счетов как ничтожное и архаичное меньшинство. С другой стороны, правые ошибаются, пытаясь остановить культурные изменения в обществе – консерваторам стоит не просто принять, но скорее возглавить их, чтобы процесс перехода к более инклюзивным ценностям прошел максимально гладко и мог быть по необходимости скорректирован.
Мы действительно живем в Конце Истории: либеральная идея по-прежнему лишена каких-то универсально привлекательных соперников.
