В начале 2019 г. в Европе произошло исторической важности событие, которое мало кто заметил, и в связи с этим я дополнил свою рецензию несколькими новыми соображениями. Freedom House выпустила ежегодный рейтинг состояния свободы в мире, и в этом рейтинге внутри Европейского Союза впервые оказалась страна, не соответствующая критериям «полной демократии». Этой страной оказалась Венгрия, где с 2010 г. неизменно правит премьер-министр Виктор Орбан и его партия «Fidesz», впервые появившаяся на политическом горизонте еще на рубеже 1980-х и 1990-х гг. Это событие имеет большее значение, чем можно было бы подумать, поскольку оно касается перспектив постисторического состояния в Европейском Союзе, который ставит своей целью поддержание мира, экономического роста и либеральной демократии внутри своих границ.
Если Фрэнсис Фукуяма был прав насчет Конца Истории, то опыт ЕС в построении устойчивой либерально-демократической системы в масштабах континента критически важен, поскольку открывает не только постисторические перспективы для всех европейцев, но и показывает другим регионам надежный образец мирного решения международных проблем. Венгрия же демонстрирует потенциальную обратимость постисторического состояния, балансируя на грани между слабой демократией и мягкой автократией. Здесь, однако, встает вопрос: как Венгрия за 25-30 лет смогла превратиться из пионера демократических преобразований в пример коррумпированной демократии, все более уверенно дрейфующей к авторитарной системе?
Если Фрэнсис Фукуяма был прав насчет Конца Истории, то опыт ЕС в построении устойчивой либерально-демократической системы в масштабах континента критически важен, поскольку открывает не только постисторические перспективы для всех европейцев, но и показывает другим регионам надежный образец мирного решения международных проблем. Венгрия же демонстрирует потенциальную обратимость постисторического состояния, балансируя на грани между слабой демократией и мягкой автократией. Здесь, однако, встает вопрос: как Венгрия за 25-30 лет смогла превратиться из пионера демократических преобразований в пример коррумпированной демократии, все более уверенно дрейфующей к авторитарной системе?
Дать подробный (и во многих отношениях нелестный для венгров) ответ призвана книга Балинта Мадьяра, в которой он подвергает тщательному анализу не только политические структуры, возникшие – или преобразованные – в Венгрии 2010-х гг., но и венгерский опыт деградации демократии. Мадьяр, сам будучи активным политиком и членом партии «Союз свободных демократов», в 1990-е и 2000-е, имел возможность наблюдать эти процессы изнутри, что придает книге особую ценность. На протяжении всех девяти глав книги Мадьяр последовательно развивает свой центральный концепт – «мафиозное государство», типичным примером которого является посткоммунистическая Венгрия 2010-х гг.
В первой главе задается общий вопрос книги – какова природа режима, установленного в Венгрии после крушения коммунизма? Во второй главе Мадьяр предпринимает исторический экскурс, показав основные вехи на венгерском пути к провалу демократической политики на рубеже 2000-х и 2010-х гг., позволившему «Fidesz» прийти к власти. Третья глава посвящена критике альтернативных подходов к описанию венгерской политической реальности. Четвертая дает развернутое определение мафиозного государства. Пятая – перечисляет его ключевые особенности, отделяющие режимы такого типа от классических автократий и либерально-демократических стран. В шестой Мадьяр касается специфической проблемы дефицита легитимности в мафиозных режимах. Глава седьмая описывает те механизмы, которые режимы такого типа используют для компенсации легитимационного дефицита. Восьмая описывает процессы сращивания организованной преступности и политики в мафиозных государствах. Наконец, девятая указывает на пределы возможностей мафиозного режима, очерчивая коридор возможностей для его трансформации в либерально-демократический.
Главное достоинство работы Мадьяра заключается в его последовательном описании венгерской трансформации, которая, конечно же, имеет значение, выходящее далеко за рамки чисто локального опыта одной-единственной страны. Мадьяр многократно подчеркивает, что гибридный характер режима, возникшего в Венгрии, требует особой концептуализации, поскольку традиционная дихотомия диктатуры и демократии здесь не работает. Венгерский режим не стремится к тотальному контролю во всех сферах жизни общества – и даже в таких важных для своего выживания как политическая или экономическая. Но при этом он и не позволяет обществу свободно развиваться в пределах, установленных законом, что обычно происходит в либеральных демократиях. Его цель более тонкая, чем господство над пассивным народом или обеспечение законности и правопорядка для всех граждан. Посткоммунистический мафиозный режим – это специфический вариант автократии, возникший в результате распада социалистической системы, и направленный на монополизацию политической сферы с целью получения ренты для членов правящей элиты. Его бенефициары – это не традиционная мафия, существующая в тени государства, а расширенная «политическая семья», включающая в себя тесно связанные группировки, занятые извлечением ренты из политического контроля. У этих людей нет цели контроля над обществом, равно как и нет цели в поддержании демократических практик; они заняты получением и распределением прибылей, возникающих как результат их политической монополии. В этом они отличаются от идеологически мотивированных тоталитарных (и пост-тоталитарных) режимов, а также от демократических политиков, нацеленных на поддержку народа и готовых при случае потерять свой пост в результате выборов.
Это обстоятельство позволяет мафиозным посткоммунистическим режимам долгое время балансировать на грани автократии, не переходя этой границы – по крайней мере, не переходя ее открыто. С этой точки зрения, рейтинги типа Freedom House лишь фиксируют сложившуюся post factum реальность: если позиция страны в них ухудшилась, значит процесс деградации демократии зашел достаточно далеко, чтобы отразиться на формальных показателях. До этого же времени мафиозное государство способно достаточно эффективно поддерживать имидж демократии, за счет сохранения свободной прессы, партийной жизни и регулярных выборов – оно использует другие, менее публичные, механизмы контроля над политикой. Все эти элементы могут сохраняться в неприкосновенности, однако правовая база политической деятельности постепенно изменяется, чтобы закрыть другим игрокам доступ к ренте, и сохранить их в положении аутсайдеров.
Но это лишь первые шаги. Далее мафиозный режим стремится закрепить свое положение с помощью идеологических конструкций, призванных активировать эмоциональный отклик у населения, и тем самым приглушить взвешенные оценки проводимой политики. Мадьяр справедливо указывает на то, что такие конструкции по определению будут очень хрупки: члены «политической семьи» объединены целями, а не идеологией, так что режим будет готов использовать очень разные, порой противоположные, риторические приемы, чтобы удержать свою монополию на власть. И эта проблема, как пишет Мадьяр, принципиально нерешаема, ведь мафиозное государство имитирует демократические формы, и ему требуется народная легитимность, а это значит – нужно постоянно искать все новые и новые формы поддержки населения, или же изобретать их с помощью СМИ и политтехнологов. Для этого используются в основном традиционалистские клише, вроде обращения к ценностям Семьи, Бога или Отечества, которые предстают в виде неизменных сущностей, отношение к которым должно быть аналогичным отношению к правительству: оно есть нечто постоянное, находящееся вне непосредственного контроля человека.
Такой подход находит свое выражение и во внешней политике: Евросоюз превращается в источник ренты (грантов, дотаций и иного рода финансовой поддержки), причем эта роль его прикрывается риторикой жертвы, которой предстает Венгрия, страдающая от различных бедствий, от экономических неурядиц до нашествия мигрантов. Наряду с этим Венгрия сближается с другими автократиями, такими как Турция и Китай, чьи политические системы во многом напоминают ее собственный режим. Примечательно, что к концу 2010-х подражатели венгерской модели нашлись и среди других стран ЕС, например, в Польше были сделаны попытки поставить под контроль правящей партии судебную власть, а в Чехии давно во главе страны стоит президент, активно критикующий Брюссель и ориентированный на дружбу с Россией, в то время как против недавно избранного премьер-министра, подозреваемого в коррупции, проходят многотысячные митинги протеста.
С выводами Мадьяра сложно не соглашаться, даже если отдельные его замечания и выглядят натянутыми, либо алармистскими. Но в то же время, основной рецепт выздоровления Венгрии для него – внешнеполитический, то есть использование санкций США и, в особенности, Евросоюзом, который должен выработать механизмы восстановления либерально-демократических режимов, страдающих от коррупции и деградирующих до мафиозных государств. Мадьяр, конечно, говорит и о внутренней оппозиции системе Орбана, но не устает при этом напоминать, что она остается во многом раздробленной, нерешительной и лишенной четкого плана действий во внутренней политике. Только внешний стимул со стороны Брюсселя, указывающего на недопустимость нарушения основных норм демократического сообщества, способен придать венгерскому обществу необходимый импульс к переменам.
В первой главе задается общий вопрос книги – какова природа режима, установленного в Венгрии после крушения коммунизма? Во второй главе Мадьяр предпринимает исторический экскурс, показав основные вехи на венгерском пути к провалу демократической политики на рубеже 2000-х и 2010-х гг., позволившему «Fidesz» прийти к власти. Третья глава посвящена критике альтернативных подходов к описанию венгерской политической реальности. Четвертая дает развернутое определение мафиозного государства. Пятая – перечисляет его ключевые особенности, отделяющие режимы такого типа от классических автократий и либерально-демократических стран. В шестой Мадьяр касается специфической проблемы дефицита легитимности в мафиозных режимах. Глава седьмая описывает те механизмы, которые режимы такого типа используют для компенсации легитимационного дефицита. Восьмая описывает процессы сращивания организованной преступности и политики в мафиозных государствах. Наконец, девятая указывает на пределы возможностей мафиозного режима, очерчивая коридор возможностей для его трансформации в либерально-демократический.
Главное достоинство работы Мадьяра заключается в его последовательном описании венгерской трансформации, которая, конечно же, имеет значение, выходящее далеко за рамки чисто локального опыта одной-единственной страны. Мадьяр многократно подчеркивает, что гибридный характер режима, возникшего в Венгрии, требует особой концептуализации, поскольку традиционная дихотомия диктатуры и демократии здесь не работает. Венгерский режим не стремится к тотальному контролю во всех сферах жизни общества – и даже в таких важных для своего выживания как политическая или экономическая. Но при этом он и не позволяет обществу свободно развиваться в пределах, установленных законом, что обычно происходит в либеральных демократиях. Его цель более тонкая, чем господство над пассивным народом или обеспечение законности и правопорядка для всех граждан. Посткоммунистический мафиозный режим – это специфический вариант автократии, возникший в результате распада социалистической системы, и направленный на монополизацию политической сферы с целью получения ренты для членов правящей элиты. Его бенефициары – это не традиционная мафия, существующая в тени государства, а расширенная «политическая семья», включающая в себя тесно связанные группировки, занятые извлечением ренты из политического контроля. У этих людей нет цели контроля над обществом, равно как и нет цели в поддержании демократических практик; они заняты получением и распределением прибылей, возникающих как результат их политической монополии. В этом они отличаются от идеологически мотивированных тоталитарных (и пост-тоталитарных) режимов, а также от демократических политиков, нацеленных на поддержку народа и готовых при случае потерять свой пост в результате выборов.
Это обстоятельство позволяет мафиозным посткоммунистическим режимам долгое время балансировать на грани автократии, не переходя этой границы – по крайней мере, не переходя ее открыто. С этой точки зрения, рейтинги типа Freedom House лишь фиксируют сложившуюся post factum реальность: если позиция страны в них ухудшилась, значит процесс деградации демократии зашел достаточно далеко, чтобы отразиться на формальных показателях. До этого же времени мафиозное государство способно достаточно эффективно поддерживать имидж демократии, за счет сохранения свободной прессы, партийной жизни и регулярных выборов – оно использует другие, менее публичные, механизмы контроля над политикой. Все эти элементы могут сохраняться в неприкосновенности, однако правовая база политической деятельности постепенно изменяется, чтобы закрыть другим игрокам доступ к ренте, и сохранить их в положении аутсайдеров.
Но это лишь первые шаги. Далее мафиозный режим стремится закрепить свое положение с помощью идеологических конструкций, призванных активировать эмоциональный отклик у населения, и тем самым приглушить взвешенные оценки проводимой политики. Мадьяр справедливо указывает на то, что такие конструкции по определению будут очень хрупки: члены «политической семьи» объединены целями, а не идеологией, так что режим будет готов использовать очень разные, порой противоположные, риторические приемы, чтобы удержать свою монополию на власть. И эта проблема, как пишет Мадьяр, принципиально нерешаема, ведь мафиозное государство имитирует демократические формы, и ему требуется народная легитимность, а это значит – нужно постоянно искать все новые и новые формы поддержки населения, или же изобретать их с помощью СМИ и политтехнологов. Для этого используются в основном традиционалистские клише, вроде обращения к ценностям Семьи, Бога или Отечества, которые предстают в виде неизменных сущностей, отношение к которым должно быть аналогичным отношению к правительству: оно есть нечто постоянное, находящееся вне непосредственного контроля человека.
Такой подход находит свое выражение и во внешней политике: Евросоюз превращается в источник ренты (грантов, дотаций и иного рода финансовой поддержки), причем эта роль его прикрывается риторикой жертвы, которой предстает Венгрия, страдающая от различных бедствий, от экономических неурядиц до нашествия мигрантов. Наряду с этим Венгрия сближается с другими автократиями, такими как Турция и Китай, чьи политические системы во многом напоминают ее собственный режим. Примечательно, что к концу 2010-х подражатели венгерской модели нашлись и среди других стран ЕС, например, в Польше были сделаны попытки поставить под контроль правящей партии судебную власть, а в Чехии давно во главе страны стоит президент, активно критикующий Брюссель и ориентированный на дружбу с Россией, в то время как против недавно избранного премьер-министра, подозреваемого в коррупции, проходят многотысячные митинги протеста.
С выводами Мадьяра сложно не соглашаться, даже если отдельные его замечания и выглядят натянутыми, либо алармистскими. Но в то же время, основной рецепт выздоровления Венгрии для него – внешнеполитический, то есть использование санкций США и, в особенности, Евросоюзом, который должен выработать механизмы восстановления либерально-демократических режимов, страдающих от коррупции и деградирующих до мафиозных государств. Мадьяр, конечно, говорит и о внутренней оппозиции системе Орбана, но не устает при этом напоминать, что она остается во многом раздробленной, нерешительной и лишенной четкого плана действий во внутренней политике. Только внешний стимул со стороны Брюсселя, указывающего на недопустимость нарушения основных норм демократического сообщества, способен придать венгерскому обществу необходимый импульс к переменам.
