Р. Бультман. История и эсхатология. Присутствие вечности (1957)

Колоссальный по своим масштабам трагический опыт, приобретенный европейцами в ХХ столетии, поставил под сомнение идею об историческом прогрессе как о чем-то неизбежном для всех обществ. Эта мысль о нарастании прогрессивных течений в истории была одной из наиболее устойчивых категорий европейского мышления со времен Просвещения, и достигла своего расцвета после Великой французской революции. После тотальных войн, нацистских концлагерей, а также Холокоста, сталинского террора и начала Холодной войны, идея о том, что история ведет человечество к лучшему миру, стала в лучшем случае анахронизмом, а в худшем – объектом насмешек.

Тем не менее, история для европейцев оставалась ключевой проблемой – хотя бы из-за того, что утрата исторического смысла в потоке событий привела ко всеобщему кризису самовосприятия, и заставила жителей Европы вновь задаться поиском ответов на старые вопросы. Одним из признаков этого всепроникающего кризиса стало распространение экзистенциализма после Первой мировой войны – примечательно, что популярность этого философского течения пережила не только межвоенное время, но и окончание Второй мировой войны, несмотря на то, что уже в 1950-е гг. в Европе наступил долгожданный мир, сопровождаемый экономическим ростом.

Именно в это время выходит книга Рудольфа Бультмана, посвященная истории и эсхатологии в христианстве. Бультман к моменту ее выхода был уже давно и хорошо известным лютеранским теологом, одним из учителей Ханны Арендт и близким другом Мартина Хайдеггера (у которого заимствовал некоторые подходы к изучению религии и формулировки религиозных проблем). Книга представляет собой текстовый вариант лекций, прочитанных Бультманом в Эдинбургском университете в 1954-1955 гг., в которых он рассматривал проблемы христианской эсхатологии в перспективе современной истории. В ней десять глав, а изложение сочетает хронологический и проблемный подходы. Бультман сначала дает очерк до-христианского взгляда на историю, затем исследует генезис христианского понимания истории, и под конец подробно останавливается на основных проблемах эсхатологии как особой категории христианского мышления. Несмотря на то, что все главы логически связаны друг с другом, почти все можно читать как самостоятельные статьи, что, впрочем, не нарушает целостности изложенного материала.

Наиболее интересна в позиции Бультмана его методология, с помощью которой он объясняет как важность современного кризиса христианства, так и возможность его преодоления. В отличие от многих теологов, Бультман не занимается построчным анализом библейских текстов, чтобы описать эсхатологические пророчества или заниматься их многостраничным толкованием. Вместо этого, Бультман сосредоточен на том, чтобы передать тот разрыв в понимании мира, который возникает между Ветхим и Новым Заветами – это различие для него играет роль самой яркой иллюстрации двух подходов к пониманию человека в истории. Через это различие он в дальнейшем объясняет кризис исторического сознания в современную эпоху, и очерчивает пути выхода из кризиса.

Как справедливо отмечает Бультман, в древнегреческом мышлении познание истории неотделимо от познания природы, поскольку человеческие деяния вписаны в космические циклы возрождения и гибели. Тем не менее, именно в эллинском мировоззрении возникает идея исторического нарратива в строгом смысле слова – как упорядоченного повествования. Знаменитые нарративы такого рода, это, конечно, история Пелопонесской войны, написанная Фукидидом, и тексты Полибия. История народа Израиля относится именно к такому типу нарративов, хотя в ней есть одно очень важное отличие: история еврейского народа здесь направляется не безличным Космосом, а персонифицированным Богом, ведущим избранный народ к высшей цели. Это первый проблеск мысли, легшей в основу христианского исторического мышления.

С пришествием Христа меняется все, и в том числе – понимание истории. В ней впервые появляется будущее как особая категория: дохристианские народы знали лишь повторение, и то, что было, должно было стать тем, что будет, пусть и с какими-то вариациями. Теперь рождение, смерть и воскрешение Христа задают рамки для прошлого, настоящего и будущего – и именно в таком горизонте появляется проблема эсхатологии как финала человеческой истории.

Сотни лет прошли, прежде чем религиозное измерение эсхатологии было преобразовано в ходе Просвещения через традиции французского деизма и немецкого идеализма. Гегель, подчеркивает Бультман, занимает в этой хронологии последнее – и потому важнейшее - место. В его философии соединяются христианское откровение и светская телеология освобожденного разума и соединение это осуществляется благодаря диалектике. Маркс в этом смысле лишь наследник, пусть и очень важный, длинной традиции. При этом Бультман подчеркивает, что линия мысли, идущая от Гегеля и Маркса в наше время, на самом деле не выводится напрямую из христианства. Причина тому – вера в прогресс: согласно Бультману, она развивается не внутри христианской религии, но в оппозиции к ней, через деистические традиции Вольтера и Кондорсе, которые в итоге приведут к материалистической философии Конта.

Переходя к последним тенденциям исторического мышления, Бультман размещает вопрос о смысле истории в герменевтическом контексте, обращаясь к традиции Шлейермахера и приходит к экзистенциалистской версии христианской телеологии. Что неудивительно, учитывая влияние Хайдеггера, но ведет в дальнейшем к противоречиям, которые Бультман удовлетворительно разрешить не может. На последних страницах он подробно излагает свой христианизированный экзистенциализм, и прямо указывает на дуализм христианина: он одновременно (благодаря эсхатологии) вне истории, и внутри нее (благодаря связи с Христом). Бультман называет это «парадоксом христианского существования», и подчеркивает, что если человек не видит смысла в истории, нужно искать его не в универсальной истории, но в своей личной истории. В такой трактовке вся особенность и грандиозность христианского восприятия истории бледнеет, причем без каких-то серьезных на то причин. Подлинная особенность христианского понимания истории заключается в том, что оно объединяет всеобщее (мировую историю) и единичное (частную жизнь индивида) через особенное. Этим «особенным» может быть народ, семья, или, например, церковь – это вопрос другой. И искать смысл во всеобщей истории как раз вполне разумно, поскольку универсальное значение истории позволяет человеку точнее разместить свои – сколь угодно мелкие или большие – дела внутри этого всеобъемлющего процесса. Иными словами, уникальность и величие христианского исторического горизонта – именно в его тотальном характере, связывающем миллиарады частностей в глобальное целое.