Фрэнсис Фукуяма однажды заметил, что мы до сих пор не осознаем масштаб влияния Гегеля на современное мышление из-за наследия Маркса, который затенил своего предшественника. Великий материалист действительно надолго вытеснил великого идеалиста, однако в последние 30 лет гегелевская философия (внезапно для многих) вновь доказала свою жизнеспособность. И ярче всего потенциал гегельянской парадигмы виден при анализе всемирной истории – там, где идеалистические объяснения долго казались наивными и безнадежно устаревшими фантазиями.
В самом деле, такие разные события как подъем политики идентичности в США или выход Великобритании из Европейского Союза, сложно объяснить с чисто экономической точки зрения. Однако если рассматривать эти конфликты как формы коллективной борьбы за признание (будь то на гендерной, расовой или национальной основе), то гегелевская перспектива оказывается не только перспективной, но и плодотворной. В отличие от Маркса, Гегель исходил из представления о том, что международные отношения (равно как и львиная доля конфликтов внутри общества) во многом определяются не классовой борьбой, но борьбой за признание ценностей – династических или религиозных, например. В этих конфликтах страсти играют не меньшую (а то большую) роль, нежели калькуляция интересов. И если принять гегелевскую точку зрения, то чем она может быть полезна для понимания общего хода исторических событий?
В самом деле, такие разные события как подъем политики идентичности в США или выход Великобритании из Европейского Союза, сложно объяснить с чисто экономической точки зрения. Однако если рассматривать эти конфликты как формы коллективной борьбы за признание (будь то на гендерной, расовой или национальной основе), то гегелевская перспектива оказывается не только перспективной, но и плодотворной. В отличие от Маркса, Гегель исходил из представления о том, что международные отношения (равно как и львиная доля конфликтов внутри общества) во многом определяются не классовой борьбой, но борьбой за признание ценностей – династических или религиозных, например. В этих конфликтах страсти играют не меньшую (а то большую) роль, нежели калькуляция интересов. И если принять гегелевскую точку зрения, то чем она может быть полезна для понимания общего хода исторических событий?
На этот вопрос в своей книге «Hegel On History» отвечает Джозеф МакКэрни, британский специалист по Гегелю, преподающий в Университете Саут-Бэнка. И хотя формально его работа посвящена разбору лишь одного (пусть и важного) фрагмента из гегелевских лекций по философии истории, фактически масштаб мысли МакКэрни выходит далеко за рамки столь скромной задачи. Вся книга представляет собой многослойный анализ гегелевского взгляда на мировую историю, основанный не только на его курсе лекций 1820-х годов, но и на общей оценке всей гегелевской системы, выстроенной вокруг «Феноменологии Духа».
За исключением введения (где перечислены основные биографические сведения о Гегеле, а также дана базовая фактология, связанная с его книгами, лекциями и их изданиями), книга состоит на 12 глав, собранных в две части. Часть первая («Философские основания») охватывает главы, где МакКэрни раскрывает содержание ключевых понятий гегелевской системы, таких как «Дух», «Свобода» или «Субъект». Далее идет небольшой «Интервал» (состоящий из одной главы), где МакКэрни прослеживает переход от понятийной системы Гегеля к его системе всемирной истории. Часть вторая («Ход Истории») содержит главы, в которых МакКэрни раскрывает содержание философии истории Гегеля, выделяя в ней ключевые факторы и обозначая общую логику развертывания исторического процесса.
Это добросовестная и достойная пристального внимания попытка представить историческое мышление Гегеля в контексте его Системы Знания, весьма рельефно показывающая непреходящее значение гегелевской философии в современном мире. Так, МакКэрни справедливо отмечает малозаметный, но важный, факт: Гегель, которого принято обвинять в этноцентризме, был едва ли не первым европейским автором, включившим «колониальные» или «ориенталистские» культуры в свой обзор всемирной истории. И в гегелевской модели им отведена важная роль первопроходцев: «в Азии воссиял свет духа», говорит он, отмечая, что на Востоке началась История как процесс самопознания Человека, создающего общественный мир на основе мира природного. Да, африканские народы исключены Гегелем из этой схемы, но причиной тому не расистские предрассудки, а общий уровень их социально-экономического развития, несопоставимый с великими цивилизациями Китая, Индии или Персии. Равно как и фиксация Гегеля на государстве как важнейшем субъекте Истории связана не с обожествлением политической власти, но с идеей о том, что свобода исторически возможна только в обществе, организованном с помощью универсально признанных моральных норм и законов, защищающих права индивида. Книга МакКэрни в этом смысле дает внятный и последовательный разбор многих (несостоятельных, но кое-где еще популярных) заблуждений о Гегеле.
Но еще больше привлекает в книге то, что анализ МакКэрни показывает, насколько наше повседневное мышление об истории пронизано гегелевскими категориями. Сама идея о том, что содержание этических ценностей во многом зависит от той или иной эпохи, прямо связана с Гегелем: он был первым, кто показал, что даже абсолютные моральные стандарты всегда выражаются относительно степени развития того или иного общества. В еще большей степени с Гегелем связана мысль о том, что частный опыт угнетенных категорий населения (от женщин до бывших рабов) должен быть описан в универсальных категориях, чтобы иметь хоть какую-то значимость для всего общества и будущих поколений.
В такой оптике легко понятна ярость американских споров вокруг идентичности, разгоревшихся в 2010-е годы – речь в них идет не только о дележке денежного пирога или выбивании благ из государства, но и о признании человеческого достоинства многих ранее маргинальных сообществ. Подобная задача не может быть решена одномоментно или бесконфликтно, хотя бы потому, что столь широкая борьба за признание неизбежно будет временами принимать отталкивающие или нелепые формы; но в широкой исторической перспективе ее важность для прогресса свободы неоспорима. Все эти скандалы, судебные тяжбы и взаимные упреки – естественная часть борьбы за признание, вопрос лишь в том, какие ее формы порой требуют корректировки с помощью законов или публичной дискуссии.
Но самый важный компонент гегелевской схемы связан с идеей Конца Истории, которая была когда-то столь же популярной, сколь и осталась недопонятой сейчас. В специальной главе МакКэрни показывает, что постисторический мир (приход которого предвосхитил Гегель, а в деталях описал Кожев) представляет собой не абстрактную утопию или Страшный Суд, но эпоху в развитии человечества, когда великая истина о свободе личности находит свое конкретное воплощение в различных обществах по всему миру. Ход событий в ХХ столетии подтвердил верность этого прогноза: принципы, когда-то начертанные на флагах Французской Революции, распространились далеко за пределы Европы и укоренились в странах, которые столетиями прозябали на обочине прогресса.
Так что книга будет отличным комментарием не только для тех, кто начинает свое знакомство с гегелевской Философией Духа, но и для тех, кто хочет лучше понять значение Истории в рамках его грандиозной системы – не лишенной недостатков, но до сих пор вполне устойчивой, несмотря на всю безжалостную и проницательную критику.
J. McCarney (2000). Hegel on history. New York: Routledge.
За исключением введения (где перечислены основные биографические сведения о Гегеле, а также дана базовая фактология, связанная с его книгами, лекциями и их изданиями), книга состоит на 12 глав, собранных в две части. Часть первая («Философские основания») охватывает главы, где МакКэрни раскрывает содержание ключевых понятий гегелевской системы, таких как «Дух», «Свобода» или «Субъект». Далее идет небольшой «Интервал» (состоящий из одной главы), где МакКэрни прослеживает переход от понятийной системы Гегеля к его системе всемирной истории. Часть вторая («Ход Истории») содержит главы, в которых МакКэрни раскрывает содержание философии истории Гегеля, выделяя в ней ключевые факторы и обозначая общую логику развертывания исторического процесса.
Это добросовестная и достойная пристального внимания попытка представить историческое мышление Гегеля в контексте его Системы Знания, весьма рельефно показывающая непреходящее значение гегелевской философии в современном мире. Так, МакКэрни справедливо отмечает малозаметный, но важный, факт: Гегель, которого принято обвинять в этноцентризме, был едва ли не первым европейским автором, включившим «колониальные» или «ориенталистские» культуры в свой обзор всемирной истории. И в гегелевской модели им отведена важная роль первопроходцев: «в Азии воссиял свет духа», говорит он, отмечая, что на Востоке началась История как процесс самопознания Человека, создающего общественный мир на основе мира природного. Да, африканские народы исключены Гегелем из этой схемы, но причиной тому не расистские предрассудки, а общий уровень их социально-экономического развития, несопоставимый с великими цивилизациями Китая, Индии или Персии. Равно как и фиксация Гегеля на государстве как важнейшем субъекте Истории связана не с обожествлением политической власти, но с идеей о том, что свобода исторически возможна только в обществе, организованном с помощью универсально признанных моральных норм и законов, защищающих права индивида. Книга МакКэрни в этом смысле дает внятный и последовательный разбор многих (несостоятельных, но кое-где еще популярных) заблуждений о Гегеле.
Но еще больше привлекает в книге то, что анализ МакКэрни показывает, насколько наше повседневное мышление об истории пронизано гегелевскими категориями. Сама идея о том, что содержание этических ценностей во многом зависит от той или иной эпохи, прямо связана с Гегелем: он был первым, кто показал, что даже абсолютные моральные стандарты всегда выражаются относительно степени развития того или иного общества. В еще большей степени с Гегелем связана мысль о том, что частный опыт угнетенных категорий населения (от женщин до бывших рабов) должен быть описан в универсальных категориях, чтобы иметь хоть какую-то значимость для всего общества и будущих поколений.
В такой оптике легко понятна ярость американских споров вокруг идентичности, разгоревшихся в 2010-е годы – речь в них идет не только о дележке денежного пирога или выбивании благ из государства, но и о признании человеческого достоинства многих ранее маргинальных сообществ. Подобная задача не может быть решена одномоментно или бесконфликтно, хотя бы потому, что столь широкая борьба за признание неизбежно будет временами принимать отталкивающие или нелепые формы; но в широкой исторической перспективе ее важность для прогресса свободы неоспорима. Все эти скандалы, судебные тяжбы и взаимные упреки – естественная часть борьбы за признание, вопрос лишь в том, какие ее формы порой требуют корректировки с помощью законов или публичной дискуссии.
Но самый важный компонент гегелевской схемы связан с идеей Конца Истории, которая была когда-то столь же популярной, сколь и осталась недопонятой сейчас. В специальной главе МакКэрни показывает, что постисторический мир (приход которого предвосхитил Гегель, а в деталях описал Кожев) представляет собой не абстрактную утопию или Страшный Суд, но эпоху в развитии человечества, когда великая истина о свободе личности находит свое конкретное воплощение в различных обществах по всему миру. Ход событий в ХХ столетии подтвердил верность этого прогноза: принципы, когда-то начертанные на флагах Французской Революции, распространились далеко за пределы Европы и укоренились в странах, которые столетиями прозябали на обочине прогресса.
Так что книга будет отличным комментарием не только для тех, кто начинает свое знакомство с гегелевской Философией Духа, но и для тех, кто хочет лучше понять значение Истории в рамках его грандиозной системы – не лишенной недостатков, но до сих пор вполне устойчивой, несмотря на всю безжалостную и проницательную критику.
J. McCarney (2000). Hegel on history. New York: Routledge.
