Освальд Шпенглер известен в основном как автор пророчества о «Закате Европы», и как один из важнейших авторов «консервативной революции» в веймарской Германии, проложивших дорогу для триумфа национал-социализма в 1933 г. Последнее обстоятельство, впрочем, не делает самого Шпенглера нацистом, и вплоть до самой смерти в 1936-м он находился в натянутых отношениях с гитлеровским режимом.
И все же невозможно не заметить сходства мотивов нацистской идеологии социализма как экономического фундамента «народной общности» и шпенглеровского подхода к этой теме. Легче всего его заметить в этой небольшой книге, написанной в начале 1920-х, вскоре после выхода второго тома «Заката Европы», на основе не вошедших в него заметок. Особо интересно то, что Шпенглер здесь развивает едва ли не все темы, которые Гитлер сделает частью своего партийного мировоззрения самое позднее в 1930-е гг.
И все же невозможно не заметить сходства мотивов нацистской идеологии социализма как экономического фундамента «народной общности» и шпенглеровского подхода к этой теме. Легче всего его заметить в этой небольшой книге, написанной в начале 1920-х, вскоре после выхода второго тома «Заката Европы», на основе не вошедших в него заметок. Особо интересно то, что Шпенглер здесь развивает едва ли не все темы, которые Гитлер сделает частью своего партийного мировоззрения самое позднее в 1930-е гг.
Шпенглер фиксирует популярность идеи социализма в наступившем ХХ веке, и рассматривает ее в контексте различных европейских культур. В частности, он останавливается на анализе трех ведущих стран Европы, вовлеченных в борьбу за господство на континенте: Англии, Франции и Пруссии. В каждой из них он выделяет центральный мотив, направляющую страсть, которая движет народом как целым, независимо от того, насколько она выражена в каждом отдельно взятом индивиде. Для Англии это Свобода, для Франции – Равенство, а вот для Пруссии – Порядок, или, точнее говоря, Организация.
Англичане, говорит Шпенглер, свободу понимают как возможность вести частную жизнь как им заблагорассудится. Они озабочены личным интересом, что превращает их в превосходных коммерсантов и торговцев, ценителей роскоши и комфорта. Французы намного больше озабочены идеей эгалитарности, их приводит в возмущение система рангов (вполне естественная для англичан, пусть и основанная на деньгах больше чем на праве рождения) – неудивительно, что Франция сотрясалась революциями против аристократии, и неудивительно, что именно там утвердилось всеобщее избирательное право. В Пруссии возникли совершенно иные ценности, восходящие к солдатской дисциплине и организованной эффективности как высшему благу. Эти установки позднее перешли на всю Германию, как наследницу прусской традиции.
Книга, конечно же, интересна прежде всего тем, насколько точно и рельефно она показывает сходство опыта исторической травмы в России и в Германии, несмотря на все многообразие отличий. Шпенглер в 1920-е снова и снова пишет о погрязших в безделье потомках пиратов (обвинение англичан в «пиратстве» было в публицистке того времени общим местом), прямо как многочисленные авторы книг про «попаданцев» в 2010-е обличают американцев (и все тех же англичан) как меркантильных хищников. Шпенглер критикует демократию как механизм, совершенно непригодный для немцев с точки зрения их культуры – и ему вторят десятки и сотни публицистов, пишущих о «цивилизационном коде» России, отвергающем «западные ценности». Даже исторический контекст во многом тот же – в Германии кончилась поражением кошмарная война, страна мигом потеряла статус великой державы, унижена и оскорблена победителями, а в России кончилась поражением многолетняя борьба за мировое лидерство, огромная страна исчезла, оставив после себя экономический кризис и политический хаос.
Всерьез же рассматривать шпенглеровскую логику вряд ли стоит – особенно в исторической перспективе, когда известно, чем закончились попытки немцев претендовать на глобальное лидерство. Шпенглер, безусловно, умел владеть словом, и книга читается очень легко – но красота литературного стиля вовсе не служит доказательством правоты выдвигаемых тезисов. Тем занимательнее читать многословные рассуждения о том, что немцы органически неспособны к демократии, или о том, что либерализм чужд немецкому духу – все это (в сочетании с историей Германии после 1945 г.) показывает не уникальность, а наоборот, универсальность немецкого пути к либеральной демократии – как и у большинства европейских стран, он пролегал через войны, диктатуры и революции, а также серии неудачных попыток, но чем больше их было, тем более устойчивым оказался в итоге полученный успешный результат.
Англичане, говорит Шпенглер, свободу понимают как возможность вести частную жизнь как им заблагорассудится. Они озабочены личным интересом, что превращает их в превосходных коммерсантов и торговцев, ценителей роскоши и комфорта. Французы намного больше озабочены идеей эгалитарности, их приводит в возмущение система рангов (вполне естественная для англичан, пусть и основанная на деньгах больше чем на праве рождения) – неудивительно, что Франция сотрясалась революциями против аристократии, и неудивительно, что именно там утвердилось всеобщее избирательное право. В Пруссии возникли совершенно иные ценности, восходящие к солдатской дисциплине и организованной эффективности как высшему благу. Эти установки позднее перешли на всю Германию, как наследницу прусской традиции.
Книга, конечно же, интересна прежде всего тем, насколько точно и рельефно она показывает сходство опыта исторической травмы в России и в Германии, несмотря на все многообразие отличий. Шпенглер в 1920-е снова и снова пишет о погрязших в безделье потомках пиратов (обвинение англичан в «пиратстве» было в публицистке того времени общим местом), прямо как многочисленные авторы книг про «попаданцев» в 2010-е обличают американцев (и все тех же англичан) как меркантильных хищников. Шпенглер критикует демократию как механизм, совершенно непригодный для немцев с точки зрения их культуры – и ему вторят десятки и сотни публицистов, пишущих о «цивилизационном коде» России, отвергающем «западные ценности». Даже исторический контекст во многом тот же – в Германии кончилась поражением кошмарная война, страна мигом потеряла статус великой державы, унижена и оскорблена победителями, а в России кончилась поражением многолетняя борьба за мировое лидерство, огромная страна исчезла, оставив после себя экономический кризис и политический хаос.
Всерьез же рассматривать шпенглеровскую логику вряд ли стоит – особенно в исторической перспективе, когда известно, чем закончились попытки немцев претендовать на глобальное лидерство. Шпенглер, безусловно, умел владеть словом, и книга читается очень легко – но красота литературного стиля вовсе не служит доказательством правоты выдвигаемых тезисов. Тем занимательнее читать многословные рассуждения о том, что немцы органически неспособны к демократии, или о том, что либерализм чужд немецкому духу – все это (в сочетании с историей Германии после 1945 г.) показывает не уникальность, а наоборот, универсальность немецкого пути к либеральной демократии – как и у большинства европейских стран, он пролегал через войны, диктатуры и революции, а также серии неудачных попыток, но чем больше их было, тем более устойчивым оказался в итоге полученный успешный результат.
O. Spengler: Preußentum und Sozialismus. C. H. Beck, München 1919.
Шпенглер О. Пруссачество и социализм / Пер. с нем. Г.Д. Гурвича (Серия "Идеологии"). — М.: Праксис, 2002. — 240 с.
Шпенглер О. Пруссачество и социализм / Пер. с нем. Г.Д. Гурвича (Серия "Идеологии"). — М.: Праксис, 2002. — 240 с.
