Когда речь заходит о венгерском вкладе в философию, обычно первым называют имя Дьердя Лукача, или кого-то из связанной с ним «будапештской школы», активно развивавшейся в 1960-е, и обладавшей заметным международным влиянием. Лукач, несомненно, был самым известным венгерским марксистом и одним из самых известных венгерских философов ХХ века, однако помимо него в Венгрии работали и другие значимые авторы, принадлежавшие к иной традиции. Одним из них был Иштван Бибо, современник Лукача, и ключевой представитель венгерского либерализма, известный благодаря своим исследованиям в области права, политической мысли и европейской истории. Как и Лукач, Бибо был вовлечен в события Венгерской революции 1956-го года, став членом ноябрьского правительства Имре Надя, а после разгрома восставших был приговорен к пожизненному заключению. В марте 1963-го он был освобожден по амнистии, и с тех пор работал в библиотеке Центрального статистического бюро, вплоть до выхода на пенсию в начале 1970-х. Бибо был учителем нескольких выдающихся венгерских интеллектуалов (включая историка Енё Сюча, автора знаменитого очерка о «трех Европах»), несмотря на то, что после 1956 года он практически не преподавал, и публиковался в основном за границей. Он оставил после себя довольно большой корпус работ по широкому кругу тем, включая правовые аспекты международных отношений, венгерскую и европейскую историю, а также историю политической мысли.
Но если есть текст, который можно расценивать как завещание Бибо, то это небольшая книга «О смысле европейского социального развития», написанная им в 1971-1972 гг., незадолго до смерти, и содержащая систематическое изложение динамики европейской истории, взятой в широкой исторической перспективе. Бибо отмечает, что этот очерк нельзя рассматривать в качестве сколь-нибудь завершенного философского проекта, осмысляющего историю европейской части человечества – скорее, речь идет о том, чтобы продемонстрировать наиболее важные черты европейской истории, и очертить контуры универсальной истории, в которой народы Европы, несомненно, играют значительную роль.
Но если есть текст, который можно расценивать как завещание Бибо, то это небольшая книга «О смысле европейского социального развития», написанная им в 1971-1972 гг., незадолго до смерти, и содержащая систематическое изложение динамики европейской истории, взятой в широкой исторической перспективе. Бибо отмечает, что этот очерк нельзя рассматривать в качестве сколь-нибудь завершенного философского проекта, осмысляющего историю европейской части человечества – скорее, речь идет о том, чтобы продемонстрировать наиболее важные черты европейской истории, и очертить контуры универсальной истории, в которой народы Европы, несомненно, играют значительную роль.
Примечательно, что Бибо – не будучи ни марксистом, ни гегельянцем – начинает свой анализ с обращения к теме борьбы не на жизнь, а на смерть, поднятой Гегелем на страницах «Феноменологии Духа» - и даже язык ее описания местами отчетливо напоминает гегелевский. Как и для Гегеля, для Бибо эта борьба связана с обретением людьми самосознания, и представляет собой характерную черту человеческих сообществ. Бибо подчеркивает, что аналогия между миром людей и миром животных ложная: в природе разные формы солидарности встречаются не реже, чем формы конфликта. Для людей же, наоборот, исторически характерны именно ожесточенные сражения друг с другом, то есть – уничтожение собственного вида, в то время как солидарность возникала лишь эпизодически, несмотря на общую биологическую основу. Вся политическая мысль, утверждает Бибо, любая подлинно значимая политическая теория, пытаются найти способ укрепления этой солидарности, которая могла бы избавить человека от страха борьбы не на жизнь а на смерть, включая индивидов в упорядоченные сообщества, способные поддерживать все более и более сложные структуры солидарного общения. Это движение ко все большей солидарности человеческого рода и составляет сущность всемирной истории, если рассматривать ее как взаимосвязанное целое.
Бибо, двигаясь далее, показывает, что первые значимые попытки создать масштабные политические теории связаны с развитием двух очень разных цивилизаций – китайской и греко-римской. Именно в этих культурах впервые возникли и эффективно применялись детально разработанные доктринальные системы, которые были призваны гуманизировать политическую жизнь и сделать ее более предсказуемой. Китайский вариант был центрирован на государстве, в то время как греческий (и римский, по крайней мере, в ранней форме) – на индивиде, что дало два различных, но удивительно устойчивых результата в виде двух огромных империй. Их основа, однако, оставалась разной: в Китае это была семья и частный мир, а в Греции – свободный гражданин полиса. Тем не менее, итог развития оказался в чем-то похожим: и там и там укрепилась власть государства, причем в греко-римской культурной зоне она в какой-то момент начала перенимать все больше черт восточного деспотизма.
Решающее различие европейского пути от китайского Бибо связывает с появлением христианства, которое выжило даже после крушения западной части Римской империи. В то время как на Востоке империя и христианская религия сохранились более-менее нетронутыми, Запад погрузился в анархическое состояние, став плавильным тиглем того, что Бибо называет «христианским феодализмом». Именно этот период европейской истории он считает важнейшим для развития континента, видя в нем «уникальное предприятие, а не европейский вариант универсальной схемы». Здесь, в этой невероятно разнообразной «лаборатории форм» (как ее называл Перри Андерсон), и возникли ростки современного мира, в виде тех структур солидарности, которые пережили феодальный период и создали уникально европейский вариант общественной организации. Бибо отмечает среди важнейших из них независимые города, личные связи феодала и вассала, а также монастыри и в целом институты Католической церкви.
Далее в книге перечисляются три основных типа комбинаций социальных сил, которые обеспечили выход из средневековой эпохи и переход к модерну. Бибо выделяет аристократию, двор, города и крестьянство как самых важных участников этого процесса, напоминая о разных результатах их взаимодействия в разных странах – от конституционного монархизма в Голландии и Англии до абсолютистской власти королей во Франции через аристократические режимы, в которых нобилитет объединялся с монархом, чтобы подавить горожан и крестьян (Бибо не дает конкретных примеров, но этот вариант, конечно, отсылает к польской и венгерской истории).
В такой оптике для Бибо революция 1789 г. во Франции – это титаническая попытка догнать более свободные страны Северной Европы, которые достигли больших экономических и военных успехов благодаря своим политическим режимам. Это попытка, как отмечает Бибо, «наиболее успешная и безуспешная» во всей европейской истории: успех ее связан с преобразованием общества на рациональных началах, в то время как безуспешность – с тем, что революция породила страхи, от которых западный мир так и не смог до конца оправиться. Такая комбинация дала жизнь двум социальным типажам, которые Бибо называет равнозначно разрушительными в последующей европейской истории: «профессиональному революционеру» и «профессиональному реакционеру» - один стремится сокрушить любой социальный порядок, другой стремится любой социальный порядок защитить. Такого рода стремления нашли свое предельное выражение, соответственно, в большевизме и фашизме. При этом Бибо нельзя назвать противником социализма как такового – наоборот, идея социализма для него представляется важным шагом в европейском социальном развитии (в отличие от фашизма, который выступает чистой силой реакции, охранительства, неизбежно заканчивающего безудержным насилием). Эта разница, указывает Бибо, основана на разном отношении к прошлому: социализм (как в свое время феодализм и капитализм) направлены в будущее, и результатом их было снижение уровня насилия в обществе – конечно, относительное, ограниченное характером оставляемой позади эпохи. Фашизм же целиком обращен в прошлое, культ прошлого сближает его с разными формами консерватизма, и восходит, в конечном итоге, к страху перед Революцией, сотрясающей основы общества.
На этом моменте Бибо переходит к анализу современной социальной ситуации в Европе, разделенной на два противостоящих лагеря. Он широкими мазками рисует панораму конфликта между капитализмом и социализмом, при этом намечая возможные пути сближения двух систем, например, в сфере образования или самоуправления рабочих – однако подчеркивает, что все преобразования должны происходить в рамках «европейской системы свобод»: распределенной власти, включающей комплекс гражданских прав и свобод при наличии частной собственности. Любопытно, что Бибо, хотя и защищает принцип разделения властей, нередко говорит (вполне в духе гегелевской правовой философии) о том, что три ветви власти должны скорее сотрудничать друг с другом, чем существовать самостоятельно – судебная власть выступает чем-то вроде опосредующего начала в диалоге исполнительной и законодательной власти. Руководствующим принципом любого прогрессивного социального порядка Бибо называет стремление к снижению уровня насилия – и с этой точки зрения, конечно же, он с полным правом критикует советских марксистов, которые постоянно обвиняют капитализм в империалистических замашках и вообще слишком активно выделяют экономическое измерение в соревновании с лидирующими странами «буржуазно-демократического» блока. Здесь Бибо, сам будучи вполне буржуазным либералом, справедливо напоминает, что конечная цель социализма, когда-то провозглашенная Марксом – вовсе не повышение продуктивности, а высвобождение творческого потенциала людей ввиду ослабления экономического давления на их жизни. Выход из Холодной войны Бибо видит в поэтапном сближении двух систем, оставляющем пространство для аккуратного балансирования интересов граждан и государства. Реформы вместо революций – последние Бибо рассматривает скорее как последнее средство народных масс призвать к ответу элиты, чем как ускоритель социального развития. Его программа социальных реформ напоминает шведскую политику folkhemmet, («народный дом») проводимую в 1960-х социал-демократами, и в то же время в ней угадывается влияние югославского опыта 1950-х, связанного с рабочим самоуправлением и аккуратным внедрением рыночных элементов в централизованную экономику; схожие реформы позже предпринимались и правительством Кадара в Венгрии, причем с немалым успехом.
Бибо, двигаясь далее, показывает, что первые значимые попытки создать масштабные политические теории связаны с развитием двух очень разных цивилизаций – китайской и греко-римской. Именно в этих культурах впервые возникли и эффективно применялись детально разработанные доктринальные системы, которые были призваны гуманизировать политическую жизнь и сделать ее более предсказуемой. Китайский вариант был центрирован на государстве, в то время как греческий (и римский, по крайней мере, в ранней форме) – на индивиде, что дало два различных, но удивительно устойчивых результата в виде двух огромных империй. Их основа, однако, оставалась разной: в Китае это была семья и частный мир, а в Греции – свободный гражданин полиса. Тем не менее, итог развития оказался в чем-то похожим: и там и там укрепилась власть государства, причем в греко-римской культурной зоне она в какой-то момент начала перенимать все больше черт восточного деспотизма.
Решающее различие европейского пути от китайского Бибо связывает с появлением христианства, которое выжило даже после крушения западной части Римской империи. В то время как на Востоке империя и христианская религия сохранились более-менее нетронутыми, Запад погрузился в анархическое состояние, став плавильным тиглем того, что Бибо называет «христианским феодализмом». Именно этот период европейской истории он считает важнейшим для развития континента, видя в нем «уникальное предприятие, а не европейский вариант универсальной схемы». Здесь, в этой невероятно разнообразной «лаборатории форм» (как ее называл Перри Андерсон), и возникли ростки современного мира, в виде тех структур солидарности, которые пережили феодальный период и создали уникально европейский вариант общественной организации. Бибо отмечает среди важнейших из них независимые города, личные связи феодала и вассала, а также монастыри и в целом институты Католической церкви.
Далее в книге перечисляются три основных типа комбинаций социальных сил, которые обеспечили выход из средневековой эпохи и переход к модерну. Бибо выделяет аристократию, двор, города и крестьянство как самых важных участников этого процесса, напоминая о разных результатах их взаимодействия в разных странах – от конституционного монархизма в Голландии и Англии до абсолютистской власти королей во Франции через аристократические режимы, в которых нобилитет объединялся с монархом, чтобы подавить горожан и крестьян (Бибо не дает конкретных примеров, но этот вариант, конечно, отсылает к польской и венгерской истории).
В такой оптике для Бибо революция 1789 г. во Франции – это титаническая попытка догнать более свободные страны Северной Европы, которые достигли больших экономических и военных успехов благодаря своим политическим режимам. Это попытка, как отмечает Бибо, «наиболее успешная и безуспешная» во всей европейской истории: успех ее связан с преобразованием общества на рациональных началах, в то время как безуспешность – с тем, что революция породила страхи, от которых западный мир так и не смог до конца оправиться. Такая комбинация дала жизнь двум социальным типажам, которые Бибо называет равнозначно разрушительными в последующей европейской истории: «профессиональному революционеру» и «профессиональному реакционеру» - один стремится сокрушить любой социальный порядок, другой стремится любой социальный порядок защитить. Такого рода стремления нашли свое предельное выражение, соответственно, в большевизме и фашизме. При этом Бибо нельзя назвать противником социализма как такового – наоборот, идея социализма для него представляется важным шагом в европейском социальном развитии (в отличие от фашизма, который выступает чистой силой реакции, охранительства, неизбежно заканчивающего безудержным насилием). Эта разница, указывает Бибо, основана на разном отношении к прошлому: социализм (как в свое время феодализм и капитализм) направлены в будущее, и результатом их было снижение уровня насилия в обществе – конечно, относительное, ограниченное характером оставляемой позади эпохи. Фашизм же целиком обращен в прошлое, культ прошлого сближает его с разными формами консерватизма, и восходит, в конечном итоге, к страху перед Революцией, сотрясающей основы общества.
На этом моменте Бибо переходит к анализу современной социальной ситуации в Европе, разделенной на два противостоящих лагеря. Он широкими мазками рисует панораму конфликта между капитализмом и социализмом, при этом намечая возможные пути сближения двух систем, например, в сфере образования или самоуправления рабочих – однако подчеркивает, что все преобразования должны происходить в рамках «европейской системы свобод»: распределенной власти, включающей комплекс гражданских прав и свобод при наличии частной собственности. Любопытно, что Бибо, хотя и защищает принцип разделения властей, нередко говорит (вполне в духе гегелевской правовой философии) о том, что три ветви власти должны скорее сотрудничать друг с другом, чем существовать самостоятельно – судебная власть выступает чем-то вроде опосредующего начала в диалоге исполнительной и законодательной власти. Руководствующим принципом любого прогрессивного социального порядка Бибо называет стремление к снижению уровня насилия – и с этой точки зрения, конечно же, он с полным правом критикует советских марксистов, которые постоянно обвиняют капитализм в империалистических замашках и вообще слишком активно выделяют экономическое измерение в соревновании с лидирующими странами «буржуазно-демократического» блока. Здесь Бибо, сам будучи вполне буржуазным либералом, справедливо напоминает, что конечная цель социализма, когда-то провозглашенная Марксом – вовсе не повышение продуктивности, а высвобождение творческого потенциала людей ввиду ослабления экономического давления на их жизни. Выход из Холодной войны Бибо видит в поэтапном сближении двух систем, оставляющем пространство для аккуратного балансирования интересов граждан и государства. Реформы вместо революций – последние Бибо рассматривает скорее как последнее средство народных масс призвать к ответу элиты, чем как ускоритель социального развития. Его программа социальных реформ напоминает шведскую политику folkhemmet, («народный дом») проводимую в 1960-х социал-демократами, и в то же время в ней угадывается влияние югославского опыта 1950-х, связанного с рабочим самоуправлением и аккуратным внедрением рыночных элементов в централизованную экономику; схожие реформы позже предпринимались и правительством Кадара в Венгрии, причем с немалым успехом.
Самое же интересное в книге Бибо – то, что она во многом остается актуальной, несмотря на то, что была написана больше полувека назад. Хотя Бибо не предвидел лавинообразное крушение просоветских режимов в Европе конца прошлого века, он верно определил ключевой вектор движения европейской политической модели – в сторону социал-либерализма, с масштабной системой социальной поддержки, и влиятельными профсоюзами. В нескольких местах даже предвосхищает политику защиты прав меньшинств, указывая, что маргинальные группы должны получить особое внимание и защиту от преследований. Правда, следить за мыслью Бибо не всегда легко из-за того, что линию рассуждений он иногда прерывает (не всегда уместными) отступлениями на смежные темы – например, раздел о перспективе социальных реформ прерывается вставками с анализом понятий «класс» и «собственность», а в обсуждение Великой французской революции вклиниваются обширные параграфы о социальной роли насилия. В то же время, порой именно в этих замечаниях на отвлеченные темы особенно ярко проявляется умение Бибо ясно сформулировать некоторые очень важные категории социального анализа, поэтому даже несколько хаотичный порядок изложения не слишком мешает восприятию текста как целого. Можно лишь сожалеть о том, что такой оригинальный и весьма проницательный мыслитель как Иштван Бибо остается малоизвестным за пределами узкого круга специалистов по Венгрии и Центральной Европе, хотя его интеллектуальное наследие явно заслуживает самого пристального изучения.
I. Bibó. Az európai társadalomfejlődés értelme (1972)
I. Bibó. Az európai társadalomfejlődés értelme (1972)
