Исключительная по своей значимости работа, оказавшая огромное воздействие на формирование немецкого национального самосознания. О ней стоит рассказать максимально подробно, однако рассказ необходимо предварить, во-первых, напоминанием об авторе, а во-вторых, напоминанием об историческом контексте его произведения. Без этого невозможно в полной мере оценить место и значение этой книги в немецкой интеллектуальной истории.
Иоганн Готлиб Фихте, как известно, является одним из наиболее ярких представителей немецкого идеализма, и его работы часто рассматриваются как переходный момент, своего рода исторический интервал, между кантовской и гегелевской системами. Это, несомненно, в целом корректный взгляд, но сейчас для нас важно отметить тот факт, что именно в фихтеанской философии появляются попытки философски осмыслить понятие нации в истории. В кантовских работах прослеживается космополитическая перспектива, нивелирующая национальный элемент, в то время как в гегелевских текстах выстроена иная модель, где национальное – момент (хотя и очень важный, исторически необходимый) на фоне становления Абсолютного Духа (и государства, которое есть действительность нравственной идеи). Фихте рассматривает нацию совершенно иначе, чем в этих философских построениях, и именно его взгляд на проблемы нации станет основополагающим для немецкой традиции в XIX столетии, и даже позже. Теперь обратим внимание на исторический период, в который появляется книга. Западная Европа охвачена пожаром наполеоновских войн. В 1804 г. происходит распад Священной Римской Империи германской нации, объединявшей на протяжении столетий пеструю мозаику из множества мелких и средних немецких государств. В течение 1806 г. часть этих государств образует Рейнский союз под эгидой Франции; вскоре после этого прусские войска терпят сокрушительное поражение в битве при Йене от французской армии, что приводит к подчинению некогда самого сильного немецкого государства иностранной империи. В декабре 1807 г. в Берлинском университете Фихте начинает чтение цикла лекций, объединенных под общим названием «Речи к немецкой нации». Стоит обратить особое внимание на время и место: в столице потерпевшего полный крах государства, находящегося в иностранной зависимости, известный философ публично призывает к образованию единой германской (не прусской, не ганноверской, не австрийской) нации. То, что эта нация вряд ли существует даже для узкого образованного слоя немецкоязычных интеллектуалов (часть из которых после разгрома Пруссии вообще отказалась от каких-то претензий на государственную самостоятельность, и записались в ярые франкофоны), Фихте не смущает. Но чтобы понять – почему, необходимо рассмотреть те основания, на которых Фихте строит свою концепцию немецкой нации. Об этом и рассказывает книга. Как можно догадаться, книга состоит из речей, прочитанных Фихте зимой 1807/1808 гг. в Берлине, и включает в себя 14 логически связанных и последовательных выступлений. Цель этих лекций, фактически, состоит в том, чтобы сформировать немецкое национальное сознание через введение системы национального воспитания. Иными словами, Фихте говорит о национальной революции (или национальном пробуждении), прикрывая эти тезисы словами о реформах в области образования. Речи – это программа национального воспитания, и единственная альтернатива горечи поражения, которая в данный момент окутывает немцев – создать нацию.
В первых трех речах Фихте кратко описывает текущее положение дел в немецких государствах, и призывает немцев отбросить эгоизм и думать о целом (т.е. о нации), а не только об индивидуальном. Фихте также подчеркивает, что национальное воспитание есть воспитание принципиально эгалитарное, для всего народа, а не только для его образованных слоев: в рамках немецкой нации не должно быть резкого социального деления и непреодолимых барьеров для способных людей, откуда бы они не происходили. Новое воспитание сделает это возможным, ибо его цель – «уничтожить свободу воли» и создать человека с твердыми принципами, устремленного только к добру, и преисполненного веры в свою нацию (именно поэтому можно пренебречь свободой воли – если воля человека будет постоянно стремиться исключительно к добру, не будет необходимости в том, чтобы сохранять ее свободной, т.е. потенциально склонной ко злу).
В дальнейших речах (с четвертой по седьмую) Фихте рассуждает о национальных особенностях немцев (отметим, что в число «германских народов» он включает не только собственно жителей германских государств, но также и такие народы как шведский и датский, происходящие, так сказать, от общегерманского корня), и выстраивает цепь размышлений, призванных доказать, что главная особенность немцев как нации – то, что они говорят на живом, изначальном, языке. Для фихтеанской мысли язык вообще очень важная тема, и здесь эта особенность проявляется в полной мере. Фихте полагает, что все прочие западноевропейские народы (такие как итальянцы и французы в первую очередь) говорят на не совсем правильном языке, их наречия – это искаженная латынь, т.е. исковерканный первоязык, один из них, точнее. А вот немецкий же язык – самобытный, и сам факт его наличия и развития дает немцам уникальную возможность мыслить ясно и тем самым постигать подлинные глубины духа в своей деятельности – мыслительной и физической. Чего прочие народы достичь неспособны: их сознание, определяемое языком, менее чистое и мыслят они более обрывочно, иногда даже бессистемно. Вообще, у Фихте проскальзывают контуры идеи, что именно немцы являются подлинными носителями всемирной исторической миссии в современную эпоху, потому что латинские народы на Западе уже прошли зенит своего величия, а славянские народы на Востоке еще в него не вошли. Как мы знаем, эта мысль позднее будет очень сильно волновать немецких интеллектуалов (и не только).
Затем (речи девятая, десятая и одиннадцатая) Фихте рассматривает вопрос о том, что такое патриотизм и любовь к отечеству. Здесь он дает свое определение: «народ в высшем смысле – совокупность людей, постоянно живущих друг с другом и постоянно (физически и духовно) рождающих себе подобных». Обратим внимание, что это определение носит закрытый характер, т.е. его главная тема – что народ есть закрытое, замкнутое сообщество, которое само себя воспроизводит. Фихте также говорит, что любовь к отечеству есть любовь к вечности, и вечность своего отечества (и своей нации) есть единственная доступная вечность для человека на Земле. И, конечно же, говорит нам Фихте, любовь к отечеству должна быть в государстве более высокой целью, чем просто мир, покой и сохранение собственности (привет английским философам либерализма от континентального философского романтизма, так сказать). Фихте также указывает, что национальное воспитание должно опираться на систему, предложенную Иоганном Песталоцци, и ее следует лишь немного модифицировать к текущим потребностям.
В завершающих речах (двенадцатая, тринадцатая и четырнадцатая) Фихте призывает немцев воспитать в себе характер, ибо это и означает для него стать на путь, который ведет к национальному пробуждению. И компонентом этого воспитания должна быть духовная борьба против «заграницы» (очень важное в тексте понятие, некоторый аналог понятия «Запад» в советском дискурсе времен «холодной войны»), а одним из важнейших проявлений этой борьбы должна стать борьба за чистоту немецкого языка (поскольку подлинные границы стран суть границы лингвистические), которая позволит немцам сохранить ясность мышления и память о своей национальной целостности.
Честно говоря, прочитав все это, легко понимаешь, почему Фихте часто называют духовным отцом германского национализма, а иногда даже обвиняют его в формировании того образа мыслей, который сделал возможным национал-социализм и Холокост. И если последнее обвинение еще можно от него отвести, то первое – нет. И дело не в том, что национализм – это плохо (национализм и национальная идентичность в определенных рамках – необходимый компонент современного мышления, и он выполняет важные социальные функции), дело в том, что Фихте пропагандирует национализм, который носит подчеркнуто партикулярный характер: немцы провозглашаются наивысшим культурным народом, и немецкое сообщество как таковое вообще нацелено скорее на самосохранение, чем на расширение или какие-либо изменения вообще. Понятно, каждая нация самобытна, и все такое, но фихтевская концепция языка ведет его к признанию неполноценности (пусть даже только культурной) остальных народов по сравнению с немецким. И если можно говорить о культурной неполноценности, скажем, папуасов Новой Гвинеи по отношению к немцам, то всерьез говорить о культурной неполноценности французов или итальянцев по отношению к немцам (даже во времена наполеоновских войн) как-то, мягко говоря, странно. Хотя понятно, зачем Фихте это говорит – отличный способ национальной мобилизации, конечно. В связи с этим, кстати, замечу, что Фихте проявляет прямо-таки чудеса изворотливости, чтобы описывать текущие события: об опасности французской гегемонии в Германии, об угрозе заражения немецкого языка французскими словами, о необходимости оказывать хотя бы пассивное сопротивление французам – говорится мягкими намеками, без имен, без конкретики, но так, что все всем становится понятно (именно здесь часто применяется термин «заграница»). В общем, книга весьма неодозначная, и хотя очень интересна и важна как историческое свидетельство (и один из ключевых текстов для немецкой интеллектуальной традиции), все же в целом скорее оставляет отрицательное впечатление.
В дальнейших речах (с четвертой по седьмую) Фихте рассуждает о национальных особенностях немцев (отметим, что в число «германских народов» он включает не только собственно жителей германских государств, но также и такие народы как шведский и датский, происходящие, так сказать, от общегерманского корня), и выстраивает цепь размышлений, призванных доказать, что главная особенность немцев как нации – то, что они говорят на живом, изначальном, языке. Для фихтеанской мысли язык вообще очень важная тема, и здесь эта особенность проявляется в полной мере. Фихте полагает, что все прочие западноевропейские народы (такие как итальянцы и французы в первую очередь) говорят на не совсем правильном языке, их наречия – это искаженная латынь, т.е. исковерканный первоязык, один из них, точнее. А вот немецкий же язык – самобытный, и сам факт его наличия и развития дает немцам уникальную возможность мыслить ясно и тем самым постигать подлинные глубины духа в своей деятельности – мыслительной и физической. Чего прочие народы достичь неспособны: их сознание, определяемое языком, менее чистое и мыслят они более обрывочно, иногда даже бессистемно. Вообще, у Фихте проскальзывают контуры идеи, что именно немцы являются подлинными носителями всемирной исторической миссии в современную эпоху, потому что латинские народы на Западе уже прошли зенит своего величия, а славянские народы на Востоке еще в него не вошли. Как мы знаем, эта мысль позднее будет очень сильно волновать немецких интеллектуалов (и не только).
Затем (речи девятая, десятая и одиннадцатая) Фихте рассматривает вопрос о том, что такое патриотизм и любовь к отечеству. Здесь он дает свое определение: «народ в высшем смысле – совокупность людей, постоянно живущих друг с другом и постоянно (физически и духовно) рождающих себе подобных». Обратим внимание, что это определение носит закрытый характер, т.е. его главная тема – что народ есть закрытое, замкнутое сообщество, которое само себя воспроизводит. Фихте также говорит, что любовь к отечеству есть любовь к вечности, и вечность своего отечества (и своей нации) есть единственная доступная вечность для человека на Земле. И, конечно же, говорит нам Фихте, любовь к отечеству должна быть в государстве более высокой целью, чем просто мир, покой и сохранение собственности (привет английским философам либерализма от континентального философского романтизма, так сказать). Фихте также указывает, что национальное воспитание должно опираться на систему, предложенную Иоганном Песталоцци, и ее следует лишь немного модифицировать к текущим потребностям.
В завершающих речах (двенадцатая, тринадцатая и четырнадцатая) Фихте призывает немцев воспитать в себе характер, ибо это и означает для него стать на путь, который ведет к национальному пробуждению. И компонентом этого воспитания должна быть духовная борьба против «заграницы» (очень важное в тексте понятие, некоторый аналог понятия «Запад» в советском дискурсе времен «холодной войны»), а одним из важнейших проявлений этой борьбы должна стать борьба за чистоту немецкого языка (поскольку подлинные границы стран суть границы лингвистические), которая позволит немцам сохранить ясность мышления и память о своей национальной целостности.
Честно говоря, прочитав все это, легко понимаешь, почему Фихте часто называют духовным отцом германского национализма, а иногда даже обвиняют его в формировании того образа мыслей, который сделал возможным национал-социализм и Холокост. И если последнее обвинение еще можно от него отвести, то первое – нет. И дело не в том, что национализм – это плохо (национализм и национальная идентичность в определенных рамках – необходимый компонент современного мышления, и он выполняет важные социальные функции), дело в том, что Фихте пропагандирует национализм, который носит подчеркнуто партикулярный характер: немцы провозглашаются наивысшим культурным народом, и немецкое сообщество как таковое вообще нацелено скорее на самосохранение, чем на расширение или какие-либо изменения вообще. Понятно, каждая нация самобытна, и все такое, но фихтевская концепция языка ведет его к признанию неполноценности (пусть даже только культурной) остальных народов по сравнению с немецким. И если можно говорить о культурной неполноценности, скажем, папуасов Новой Гвинеи по отношению к немцам, то всерьез говорить о культурной неполноценности французов или итальянцев по отношению к немцам (даже во времена наполеоновских войн) как-то, мягко говоря, странно. Хотя понятно, зачем Фихте это говорит – отличный способ национальной мобилизации, конечно. В связи с этим, кстати, замечу, что Фихте проявляет прямо-таки чудеса изворотливости, чтобы описывать текущие события: об опасности французской гегемонии в Германии, об угрозе заражения немецкого языка французскими словами, о необходимости оказывать хотя бы пассивное сопротивление французам – говорится мягкими намеками, без имен, без конкретики, но так, что все всем становится понятно (именно здесь часто применяется термин «заграница»). В общем, книга весьма неодозначная, и хотя очень интересна и важна как историческое свидетельство (и один из ключевых текстов для немецкой интеллектуальной традиции), все же в целом скорее оставляет отрицательное впечатление.
J. G. Ficthe. Reden an die deutsche Nation (1808)
